Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]

В углу, на электрической плите, как всегда, кипятились шприцы, вода бормотала. Задумчиво глядя на пузыри, Саша помешивала шприцы длинной металлической спицей.

И тут в сестринскую заглянул один больной в сказал Саше, что ее ожидают у входа в корпус.

День был стеклянно-светлым, с колким ветерком, и Саша поверх халата накинула плащ.

«Кто это может быть? — поспешно шагая, думала она. — Наверное, Женя с Андрейкой зашли из детсада».

Открыла дверь — Сторожев. Он!

Кипенно-белая нейлоновая сорочка при черном галстуке и новенький, пошумливающий от ветра плащ казали его женихом в самое святое, свадебное утро.

— Здравствуй.

Сказал так просто, будто бы видел ее не далее как вчера. Улыбка его была радостна.

— Я из Жаксы-Гумара. Прямо с самолета — к тебе И перевел дух.

— Едем куда-нибудь. Все равно куда.

— Нет. Нет.

Он так удивился, будто б ему наобещали, а теперь вот отказывают.

— Ради бога нет! — и попятилась к двери.

И опять он очень удивился. И приблизился к ней вплотную.

— Нет-нет. Не-ет…

Он мягко, но и настойчиво сжал ее плечи. Пытаясь освободиться, Саша ощутила знакомый жар его ладоней а вместе с ним и такую знакомую слабость в теле.

— Нет, пожалуйста, нет, — взмолилась она еще раз а сама уже шла рядом с ним, и скользили, шуршали у нее под локтем оба плаща сразу.

Дверца легковой машины была уже приоткрытой и человек за рулем улыбался, и в приемнике тонко играли скрипки.

И уже опускаясь рядом со Сторожевым на сиденье Саша вскрикнула:

— А как же халат? Я забыла оставить халат.

Машина с места взяла скорость. Ветер ворвался внутрь ветер охватил лаковое тело машины, и в какой-то миг Саше показалось: сейчас автомобиль взлетит.

Таяло. Над оголенными комьями пашни кружили грачи. Снег отсырел, размяк. Отсырели и головки Вадимовых сапог. Важно посматривая по сторонам и тряся тощими горбами, навстречу прошагал верблюд, запряженный в сани. «И такая скотинка не перевелась еще?» — удивился Вадим. А удивляться было нечему: совхоз распластался под боком у Казахстана.

Еще две недели назад Вадим был солдатом, еще позавчера гостил у матери, а сейчас он опять агроном, и направление ему — в Песчанский район. Вот она, степь-матушка. Глубинка.

Вадим поднялся на взгорок. Далеко лежали кругом снега. Ни леса, ни горизонта — только снег как небо и небо как снег. Впереди в полутумане разгляделась кулига изб, как стадо овец, сбившихся в тесную кучку и завязших в снегу. Это и была Зябловка.

Пришли на память предостережения: «После обучения в Саратове и службы в Ростове Зябловка покажется необжитой Чукоткой. Два десятка дворов, и ни одной девчонки. Народ отпетый — вдовы военных лет, возьмут в шоры — взмолишься! Здесь уже на что один «огонь-мужик» бригадирил, но — сжили».

Вадим Колосков был узкоплеч и тонкошей. Шея его высоко, будто бы с вызовом вылезала из пиджака, и на ней не держался шарф. Когда Вадим говорил о чем-нибудь серьезном, то всегда перехватывал насмешливый взгляд собеседника.

«Что я здесь буду делать? Может, вернуться, пока не поздно?»

«Вер-нись, вер-нись», — скрипел под ногами снег.

В техникуме он разменял время на пустяки: футболил да на танцульки бегал. А служа в армии, растерял-перезабыл и те скудные знания по агрономии, которые были.

«Что ты здесь будешь делать?» Но тут он себя тем успокоил, что и в любом другом месте придется начинать все сызнова. Нет, бежать назад — этак никогда не начнешь работать. «А, дьявол с ними, с вдовами военных лет! Авось не съедят».

У самой Зябловки встретились ему дети. Шли они как гуси — друг за дружкой в затылок, не ломая порядка и соблюдая рост. Впереди отмеривал саженки худой подросток, был он выше остальных на две головы и, как конторский служащий, с тоненькой папкой под мышкой. Замыкала строй девочка лет семи, ее зеленое пальтецо одной полой бежало по снегу, и, когда пола откидывалась, под нею частили игрушечные валенки в калошах.

«И пошли они, солнцем палимы», — вспомнилось из хрестоматии. Еще раз Вадим отметил с унынием: глушь так глушь! Даже школы нет.

На задворках Вадима поджидал худощавый мужчина лет под сорок.

— Здравствуй, Вадим Павлович! — сказал он радостно и в широкой улыбке обнажил полный рот нержавеющей стали. — Мешков, управляющий. Ну, брат, спасибо тебе, в самый кон приехал. А то меня на госэкзамены отпускать не хотели. Не пустим, говорят, и точка. Квартирку тебе подыскал. Сначала хотел к бабке-одиночке, да у нее ни газет, ни радио. А Марья эти штуки любит. Не возражаешь?

Вадим не возражал. Он только удивлялся: как ушел он от директора совхоза один, так и шел всю дорогу в одиночку, никто его не объехал, не проехал. Телефона, Вадиму еще на центральной сказали, в Зябловке нет. Как же о нем узнал этот Мешков? Своя, как видно, связь — неуловимая.

— Не бойся, привыкнешь, — утешал его управляющий. Он окинул Вадима беглым взглядом и добавил: — Завтра ссуду тебе выбью. На костюм.

«Могу, дескать, и не привыкнуть. Уловил! И про костюм тоже. Колдун, что ли?»

Мешков замедлил шаг возле приземистой избы и уверенно, как к себе домой, нырнул в сени.

— Можно к вам? — спросил он, стоя уже посреди избы.

— Проходите, чего уж там, — медленно расставляя слова, отозвалась из-за переборки хозяйка.

— Вот, Марья, как уговорились, постояльца тебе привел. Вадим Палчем зовут. По фамилии Колосков.

Крупная, за сорок лет женщина долго разглядывала квартиранта. Что-то там про себя сообразив, она сказала:

— Ну что ж, садитесь за стол. Ильич, ты картошку в мундире будешь?

— Обедал уже, обедал. Обживайтесь тут, а я по делам.

Только он вышел, как тут же вместе с клубами холодного воздуха в избу вошла женщина, наполовину белая от белой шали.

— Тетя Марья, ты после обеда на работу придешь? — спросила она с порога.

— А как же.

— Приходи поскорей, мы тебя дожидаемся, — и скрылась.

— На-род! Подослали ведь бабу. Иди, мол, погляди на нового бригадира. Теперь разговору им до самого вечера хватит. — Марья потихоньку смеялась. — Лидочка Меденцева, муж у нее скоро со службы придет.

Марья вынула из печки закопченный чугунок, опрокинула его на стол, по клеенке рассыпалась картошка. Потом она удалилась за перегородку еще раз и вернулась с миской квашеного молока. Ходила она по избе неспешно, и доски под ее нелегким весом потихонечку ойкали.

Чтоб не молчать, Вадим спросил:

— Прежний бригадир далеко от вас живет?

— Уехал от позору… Собака мужик был, разговаривал с нами только в божью матушку и зло запоминал надолго.