Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]

— Можно к вам?

В глубине времянки запрыгала на глинобитном полу вилка, а потом был радостный, помолодевший голос Максима:

— Андре-ей?

И Аня поняла все: с Дальнего Севера приехал третий сын Чугриновых, Андрей, кандидат наук. О нем, впрочем, как и о других детях этой большой некогда семьи, много слышала она от хозяйки, Петровны, видела его на фотокарточках в семейном альбоме, а также под стеклом в простенке.

— Ну пошли, пошли, — поторапливал ухажер.

— Подожди, — а сама слушала, что там, в глубине кухни.

Оттуда несся говор.

— Надолго? — Максимов голос.

— Я мимоходом, в командировке.

— Вот шутоломная работа… И как на грех матери нет, поминки у Верухи в Тростяни, уехала. Ты тоже хорош: приезжаешь молчком.

— Я в сам такой удачи не ожидал. Ну рассказывай, что у нас новенького?

«Приехал из дома, а говорит «у нас», — удивилась Аня.

С вечерок вернулись перед рассветом. Возле оградки, их всегдашнего стояния, Димка взял Анину руку в свою, погладил.

«Неужели не поцелует опять?» — и ненароком коснулась своей щекой его щеки. Димка замер, сжал ей руку покрепче. «Ага, живой, живой… Сегодня что-то будет», — и склонила близко к его лицу такие душистые свои волосы.

Димка по-прежнему гладил ей руку…

— Иди спать! — и пошла.

— Ну, Ань, ну давай постоим еще немножко. — Димка шагал несмело за нею.

— Все. Спать, пора спать, — говорила она, не оборачиваясь.

И Димка постепенно отстал.

«Ворона, тюха… девку поцеловать не может», — злилась и, зажигая керосиновую лампу, истратила три спички подряд. Неяркий огонь высветил на столе две бутылки — пустую и початую.

«Посмотрим-ка, что пьют кандидаты наук?.. Фи, та же грешная водка».

Налила полстакана, умело, одним глотком выпила и стала закусывать.

Почему после вечерок так хочется есть? — хлеб, молоко, помидоры — только давай, только побольше… От водки и от еды по телу расплылась ленивая теплынь, и Аня отправилась спать — на раскладушке за амбаром в саду.

Кажется, только успела закрыть глаза, как послышался грозный, на басах собачий рык; этот рык вот уже второе утро подымает Аню в пятом часу.

…Два дня назад Шибай, огромный кобель соседа Афанасия Тупалова, перегрыз веревку, державшую его сызмальства за высоким плетнем, и, очутись на свободе, с великой радости давай крушить все подряд. До смерти загрыз годовалую свинью, изранил полуторника и коварно, без лая наскочил сзади на Родиона Баранова. Родион нес ярмо и не растерялся: выдернул занозку да протянул кобеля по ребрам. За утраченную свинью Афанасий отвалил две получки, а кобеля посадил на новенькую из магазина цепь и вот второе утро, прежде чем уйти на работу, поучает его хворостиной.

— Дикарь, ах дикарь! — крикнула Аня и полуодетая бегом через сад — в соседский двор.

Афанасий, хоть и пожилой, но крепкий еще мужик, стоял к ней спиною и молча нахлестывал Шибая. До звона, до собственного удушья натянув цепь, пес забился под плетень и, остановив на хозяине налитые кровью глаза, при каждом новом ударе казал белые клыки и рыкал.

Аня сзади вырвала хворостину и через колено — хряп, хряп! — на мелкие части.

— Во-от!.. Будете знать.

Афанасий скосил на нее глубоко запавшие сухие глаза, сапнул и, припадая на увечную ногу, заковылял к дому.

Сон был сломан. Аня лежала с открытыми глазами, проклинала колхоз. С того дня, как занес ее черт в гиблую эту Каменку — скоро уже месяц, — не жизнь идет, а мука. Только и знаешь: работать, работать, работать. До ломоты в плечах, до боли в позвоночнике. Ни разу как следует не отдохнула. Моешься в копотной бане. Ходишь на вечерки, где девчонка танцует с девчонкой…

С ума сойдешь с этими неотесами-дикарями. Что за мерзкий народ эти «сельские труженики»! В свои девятнадцать лет Аня не была в селе ни разу, да лучше б и не бывать. Заупрямилась, когда отец советовал на парикмахера учиться, вот и расхлебывай.

За селом поднималось солнце, первые его лучи вызолотили верхушки яблонь; меж чутко настороженными листьями небо казалось морозно-светлым и недоступным своей далекостью. Низинами из полей приносился рокот тракторов, хлопотавших на пахоте круглые сутки.

Не поднимаясь с постели, увидела Аня, как пришел Витька Хохлов, школьник двенадцати лет, добровольный сгружальщик зерна с ее машины. Он всегда приходит много раньше, чем встает Аня, и терпеливо дожидается ее пробуждения. Сейчас Витька привалился спиной к амбару, от нечего делать рисовал что-то прутиком на пыли.

Потягиваясь, Аня спросила, как там наш грузовик, на что Витька отвечал со знанием дела и солидностью своих лет: «Правый передний скат ослаб, но мы с дядь Андреем его поднакачали». — «С каким еще дядь Андреем?» — «А с Чугриновым, он вчерась в вечеру приехал». — «А-а, знаю… Что ты глаза пялишь, не видал, как женщины брюки надевают?»

Скатала в копешку одеяло и матрас, накрыла их старой простыней. За спиной послышалось «вж-жих», «вж-жих». Оглянулась и увидела Андрея. В трикотажных шароварах и ослепительно-белой майке, изобличавшей привычки человека опрятного, он окашивал огород. С глухой монотонностью пыряла в траву коса; вокруг его ног дымилась шелково-зеленая с лебеды пыль. И, увидев эту пыль, Аня заторопилась: утро, стало быть, безросное, комбайны начнут работать рано, а может, уже и начали.

На току нужно было к весам. Аня поленилась объезжать вкруговую — взяла да запетляла меж ворохами… и второй раз за это утро суждено ей было схлестнуться с Афанасием Тупаловым, который работал здесь учетчиком.

— Сто-ой! — заревел он, подняв над головою клюку. — Что наделала, азиятка!

«Азиятка» у Афанасия слово самое ругательное. Едва успела остановиться, а он уже дышал в кабину; не мигая, уперлись в Аню угольно-черные сухие глаза.

— Что ж ты по хлебу раскатываешь, а? Весь ворох развалила.

Есть же у людей такие лица: и брит человек, а все как не брит — щеки землистые, серые. Вот такое лицо у Тупалова.

Глухое, какого и не подозревала в себе Аня, душило ее зло. Выскочила наружу, и правда: правым задним скатом слегка задела ячменный ворох.

— «Весь ворох»! Два раза метлой махнуть.

— Вот и заметай. Вас только распусти, вы, городские, хлеба не сеете, цены ему не…

— Что вы на меня кричите? Палку вам подать? Может, поучать начнете, как Шибая?

Губы учетчика расползлись в нелепой улыбке, подбородок передернулся. Афанасий промычал что-то невнятное и, опираясь на скрипучую клюку, заковылял прочь.

— Шишка на ровном месте! Каждый встречный-поперечный лезет в начальники! — кричала вслед ему Аня. — Пошли вы все к черту!

Вороха зачищать не стала, хлопнула дверцей, подалась к комбайнам. Не заметила, как проскочила улицу, мост, как оказалась в поле и как Витька Хохлов то и дело теребил ее за руку: