Глеб Горбовский - Феномен

— Интересно, чего это мне такого не хватает? Розовых штанов, что ли?

— Одиночества, Иван Кузьмич… Неподдельного одиночества и свободы, что одно и то же. У вас вместо них обязанности и семья. Вместо одиночества. У меня-то его дополна. Вот я и спрашиваю: сделаете рекомендацию? Я серьезно. Бумажка во как нужна! А то ведь у меня в трудовой-то книжечке статья имеется, с которой только общественные сортиры обихаживать. А я для такой службы не готова: штаны запачкать боюсь, а это вам не репутация. Короче: дадите бумажку? «Без бумажки ты — букашка!» Слыхали песенку?

— Слыхал, Настя, слыхал песенку. Составлю я тебе бумажку. Приходи завтра на фабрику с утра. Только не проспи. Там и побеседуем, обо всем сразу. Договорились? Ты где сейчас-то? Тьфу ты, старый осел! О чем я с тобой говорю?! Тебе ведь ночевать негде! Приходи немедленно! Слышишь, Анастасия?!

— Не беспокойтесь, Иван Кузьмич… Я под крышей. Спокойной вам ночи. — В трубке послышались гудки-гудочки. Короткие.

И почти сразу же — небось прорывался, да занято было — позвонил Озоруев.

— Привет, Потапов. Улофа Пальме убили.

— Не понял тебя.

— Шведского премьера убили. Не слыхал, что ли?

— Нет, не слыхал.

— Ты что, последних известий не слушаешь?

— Обхожусь. Второй день… А что? Кто его?

— Застрелили. Еще вчера. Твой Вася, который шофер, говорит: «С управлением швед не справился: слишком влево взял, на встречную полосу выехал». Он у тебя философ, твой Вася.

— С чужих слов — философ. Наверняка подслушал на коротких волнах. Каждое утро в машине подкидывает мне какой-нибудь тухлятинки зарубежной. Слухач! Ох уж этот Вася… Би-би-си ходячее! Верней — на колесах.

— Ладно, хрен с ним, с Васей. Ты-то как, Потапов? Все еще балагуришь? Или отлегло? Учти, шутейное времечко для тебя истекло. Пару суток повыпендривался — и будя. И еще: на той неделе собрание проводим общее. Тебе — слово. Надеюсь, подготовился… за сорок-то восемь часов? Есть что сказать? В свете перестройки?

— Послушай, Озоруев…

— Я тебя на собрании послушаю, Кузьмич. И не за сорок восемь часов — за сорок пять лет своей жизни постарайся отчитаться. Перед людьми. И лучше — покороче. В двух словах. Сосредоточься на двух направлениях: на государственном и на своем, личном, «унутреннем». Пересекаются они у тебя или идут параллельно?

— «Сосредоточимся на дыхании!»— произнес Потапов запомнившуюся фразу голосом диктора, проводящего производственную гимнастику.

— Чего-чего? Смотрите веселый какой! Сделался… Неужто с пользой времечко загубил? Во благо живущих?

— Послушай, Озоруев… В конце-то концов: имею я право на себя, любимого?

— Имеешь. Двух дней тебе на это право за глаза! Не больше. И — за дело. Я, слышь-ка, может, и под держиваю все эти твои опыты по освоению духовных богатств, но не забывай, Потапов, что ты в упряжке. Что ты воз везешь! И покуда тебе замены нетути — тяни! Упирайся по силе возможности.

— А если я уйти хочу? Взять и уйти?! В свою сторону? Можно такое позволить? Или кабала на веки вечные?

— Вот еще, «кабала», скажешь тоже. Можешь, конечно, и уйти. Безусловно можешь. Только ведь у честных людей принято предупреждать о своих коленцах и выкрутасах. Хотя бы за две недели. А главное — не уйдешь. Некуда тебе уходить. Помечтать, погрезить о «неизведанных путях»— почему бы и нет? Грезь на здоровье. А на сто восемьдесят градусов повернуть от нас — ничего не выйдет! Не позволим. И еще: на твоем, Потапов, гербе, на твоем личном — не государственном — знаешь что нарисовано? Сказать?

— Ну?

— Труба. Наша старенькая фабричная труба, которую ты «анахронизмом» величаешь. И не нарисована — оттиснута всей тяжестью судьбы нашего Дела! А ты: «уйду!» Куда ты уйдешь с таким грузом на сердце? Хочешь, приеду к тебе сейчас? Ну, ты, Потапов, и феномен! Только у нас в России такая порода людей выводится! Тридцать лет молчит и вдруг выскажется! В позу встанет. И нате вам — «в свою сторону» топать начинает. Феномен!

— Феномен, говоришь? А как хоть словечко это произносится — знаешь? Где у него ударение ставится? У «феномена» твоего?

— Где у словечка забыл, а вот где у тебя, Потапов, ударение получилось — знаю: аккурат в удлиненной твоей голове. И чем его произвели — ведаю: пыльным мешком! Скорей всего… Ну, так приехать к тебе?

— Прости, Гриша, но я устал. Подумать надо, с мыслями собраться. Позволишь? Сосредоточиться можно?

— На дыхании? Понимаю тебя. Дыхание есть жизнь. Только, Ваня, один совет: дыши глубже. Договорились?

— Договорились.

И вдруг позвонили «оттуда».

— Савелий Петрович… — назвался секретарь горкома. И моментально Потапова в жар бросило. И здесь же, как говорится, не отходя от кассы, с прижатой к пунцовому уху трубкой, понял Потапов, как далеко ему до «бунтаря», как мало в нем анархического треску и «возвышенности» над толпой, над «тварью дрожащей», как величали «простого человека» бесы всех времен и народов, и как близко ему до жгучего стыда за свои «необдуманные поступки».

— Потапов слушает…

— Здравствуй, Иван Кузьмич. У тебя все в порядке?

— Все в порядке, Савелий Петрович! Завтра выхожу. Прихватило малость. На нервной почве. Вот и жена не даст соврать. Время, сами понимаете, Савелий Петрович, горячее!

— Что, обжигает?

— Не без этого.

— Ну, желаю тебе… Меня твой Озоруев напугал: встречаю сегодня, он и говорит: «Потапов прихворнул». Что так, думаю? Надо позвонить.

— Спасибо, Савелий Петрович!

— На здоровье.

Положив трубку на аппарат, Потапов мысленно обругал себя трусом. «Приказчик ты, а не директор государственного предприятия. Приказчик, поджимающий хвост при одном только посвистывании хозяина… И еще лгунишка. Вот ты кто. „Все в порядке!“ Где? На фабрике? Какой же это порядок? Видимость одна, цифирь. Да, конечно, энтузиазм новый, а обувь прежняя, барахляная. „Порядок?“ Может, в личных делах о’кей? Так нет же, тут еще краше. Полнейший хаос и трепет. Ты, Потапов, и есть натуральная „тварь дрожащая“! Ради чего трепещешь? Ради личного, пусть не материального, пусть духовного, но комфорта! Решил отказаться от должности — откажись. Почему не жахнул в трубку Савелию Петровичу: так, мол, и так — не на своем месте нахожусь! Уберите, „ослобоните“! В перестройку не верю. Почему не верю? А потому, что считаю: перестраиваться нужно с себя! В самом себе прежде всего капремонт производить. Не в бригаде, не на фабрике, не в министерстве — в себе! В своем личном мозгу, в этой вот колобашке! — постучал Потапов телефонной трубкой по своей голове. — В ней и только в ней Великую Нравственную Революцию необходимо поднимать! Всем миром — экономическую, а каждый отдельно — еще и нравственную, в себе. Не менее существенную. Вот тогда дело пойдет».