Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

Поделилась впечатлениями от дома отдыха со знакомой во дворе, и та поняла ее и посоветовала поехать отдохнуть в один маленький прибалтийский поселок, где можно недорого снять комнату, жить одной и быть себе чуть ли не полной хозяйкой.

Так она и попала сюда.

Ей нравился открытый песчаный берег, где никто не мешал соседу — берег был большим, а людей мало. Нравилось море — неглубокое, иди себе, иди, пока забредешь по пояс, и ласковое: волны невысокие, негромкие, нестрашные. Только раз за месяц она увидела его сердитым, в горбах и ямах. Она сидела на пустом пляже одна, покрыв свою седенькую голову косынкой, а потом опустила ее и на глаза, чтобы уберечь их от песка; уже много лет слабеющие глаза стали ее главной заботой.

— О мать! — услышала она молодой, не смеющийся, а честно восхищенный голос. — Ты морячка!

Она приподняла с глаз косынку и оглянулась. За ее спиной проходили три рыбака в брезентовых робах и высоченных сапогах. Они несли на плечах скрутки мокрых сетей, и тот, кто назвал ее морячкой — она узнала его по голосу, — приостановился и спросил:

— Хорошо тебе?

— Конечно, хорошо, — несмело ответила она. — Еще бы!

— Любишь море?

Она махнула рукой и засмеялась:

— Ой! Да я и вижу-то его второй раз! На Черном была и вот здесь, у вас.

— У нас море хорошее, — он вытащил из-под куртки пачку сигарет, почиркал спичкой и прикурил, спрятав огонек в могучих ладонях.

— Хорошее, — подтвердила она.

Он пошел за товарищами, оставляя на мокром песке следы, через несколько шагов повернул голову и крикнул:

— Где живешь, мама?

— У Мильды, — крикнула она, назвав имя хозяйки дома.

Здешние жители не очень бойко говорили по-русски, потому что поселок до недавнего времени был глухим, и она освоила несколько латышских слов, встречая по утрам свою хозяйку непременным «лабрит!» — вместо «доброго утра», и еще «лудзу» — пожалуйста и «палдиес» — спасибо. Но этот высоколобый бровастый рыбак с обветренным лицом, светлыми глазами, в которых таилась улыбка, и откровенной улыбкой на больших растянутых губах, произносил русские фразы уверенно, хоть и с акцентом. Он вскинул повыше голову.

— Я приду. Рыбу тебе принесу!

— А как тебя зовут?

— Эрик.

Ее не очень-то баловали знакомствами, и он ушел, но будто оставил свою улыбку.

Она стала ждать его вечерами, узнавать, вернулись ли рыбаки с моря, сидеть на крыльце. После шторма задождило, сыпал и сыпал густой моросящий дождь, капель не видно, а поднимешь лицо, и оно сразу становится мокрым. Большое небо сплошь затянуло словно бы одной тучей.

Она сидела на крыльце под огромным черным зонтом, заменявшим ей крышу, и слушала музыку. Рядом с ней, накрытый пластиковой клеенкой, играл маленький транзисторный приемник, подаренный младшим сыном. С сосен смыло свет большого голубого неба, и теперь они стали сочными и зелеными, вся округа позеленела, насколько хватал глаз, потому что сосны росли и во дворах, и на дюнах, схваченных их корнями и застывших вдоль берега, и дальше, где отдельные сосны скапливались в лес. Она уже ходила туда за черникой. Ей нравилось, что в лесу аккуратные дорожки, и к тому же так чисто, что они кажутся выметенными. И было в лесу не сыро, а сухо от песка.

В полдень с неба стянуло наконец тучу, ее длинный край лениво удалялся от моря, и вот уже на иглах сосен вспыхнули капли солнца. Они закололи глаза и с разноцветных лепестков флоксов и гладиолусов, с белых и красных мохнатых пучков гвоздики. Здесь любили цветы. Не скупясь, сажали их на сельском кладбище, за которым находили время смотреть, прибирая случайный сор и опавшие листья. Рассказывали, что раз в году, поздней осенью, в день поминовения усопших, на могилах всю ночь горели свечи. И это ей тоже нравилось.

— Мама!

— Эрик! Наконец-то!

Они встретились, как давние знакомые.

— Да подожди ты со своей рыбой. Заходи. Заходи в гости!

— Спасибо, мама. Как вытрем ноги? Сапоги вон, грязь. Правда?

— Ничего. Я положу тебе тряпку. Где ты пропадал?

— Где рыбак пропадает? В море. Не пропал!

— Нет, не пропал, — радовалась она. — Садись.

— А рыбу куда?

— Клади на стол.

Он уселся, табуретка под ним заскрипела и покосилась, мать постелила на стол свою клеенку с желтыми квадратиками, а он развязал внушительный узел.

— Это камбала. Вкусно жарить. Это — маленькая — салака. Тоже вкусно жарить. Еще вкусней коптить. Я тебе принесу копченую.

— Ой, куда мне? Этой хватит! Сколько тебе за нее?

Он посмотрел долгим взглядом, не переставая улыбаться.

— Зачем, мама? Я так принес. Мне денег не надо.

— Как не надо?

— Еще спросишь — я обижусь, уйду. И никогда не приду. Не надо, мама.

Она хотела сказать, что у нее есть деньги, но ничего не сказала, а вернулась из кухни с тарелкой щей. Эрик, осторожно согнувшись над ее кроватью, рассматривал фотографии с загнутыми уголками, приколотые к стене.

— Это кто? Внук это называется?

— Нет, правнук. На следующий год поеду провожать его в школу, повезу портфель.

— Ого!

— Да, большой уже.

— Хороший парень.

— Да… Красивый. Умный. Стихов знает много. Ему прочтут, а он уже запомнил, тут же повторяет.

— Ого!

— Ну а будет ли хорошим… вырастет — узнаем.

— А это, мама?

— Это мои дети.

— Все?

— Все мои. После войны съехались, снялись вместе.

— Порядок. Еще совсем молодые.

— Теперь уж нет… Садись, остынет. Любишь щи?

— Я щи люблю, — твердо сказал он и потряс в воздухе сжатым кулаком, уходя на кухню мыть руки, а когда попробовал, закрыл глаза, втянул голову в плечи и замычал от удовольствия: — Ма-ма! О-хо-хо! У нас так не умеют щи варить.

— Не хвали, а ешь. Нарочно хвалишь.

— Я — нарочно? Честное слово, нет. Честное слово, мама.

— На второе у меня только гречневая каша. Я мясом не увлекаюсь.

— С мясом у нас затруднения, — сказал Эрик, вытирая губы. — Коров держат для молока, и то не все. Мы рыбу ловим. Морской закон. Моря много, рыбы много. Давайте камбалу пожарим?

— Так ее чистить надо!

— Я помогу.

Он надел ее фартук, выбрал нож поострей и стал быстро орудовать на кухонном столе, отрезая камбале голову, косо вспарывая брюшко и выгребая оттуда внутренности. Он хорошо промыл рыбу и сложил в эмалированную миску. Она тем временем снова развела огонь в плите, накалила сковородку, налила в нее масла.

— Наше море богатое, — говорил Эрик. — Зови сюда всех детей. Рыбы хватит.

— Рыбы-то хватит, — отвечала она, — а их не дозовешься. Заняты. Некогда. А всех вместе, наверное, никогда уж и не соберу. Разъехались кто куда. И много их у меня.

— А я один живу, — сказал Эрик, все так же улыбаясь.

Она положила камбалу на сковородку и выпрямилась.

— Совсем один?

— Мать с отцом немцы расстреляли. К ней фашист приставал, офицер. Отец хотел убить его, ударил этим… как зовут? Которым капусту рубят…