Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Едем!

Отец старым сапогом раздувал самовар во дворе, на крыльце, где любил сидеть Ефимыч. После завтрака родители пересчитывали деньги: хватит ли? Еще неделю, пока не начались каникулы, я бегал в школу, не один раз услышав от соседей, что для такой поездки нужны не деньги, а деньга. Но вот вокзал и длинный перрон, по которому шагал и шагал отец, едва поспевая за вагоном, пока не остановился…

В те времена и поезда ходили раза в три медленнее, чем сейчас. Тащились… Но, может быть, поэтому у меня родилось чувство, за которое я благодарен тем поездам? Я впервые почувствовал, как велика наша земля…

Путешествие длилось с пересадками, с ночлегами на незнакомых станциях. А после одной пересадки дальше покатились в товарном вагоне — он заменял пассажирский, и в нем было много людей. Мне нравилась его задвижная дверь, и, хотя у самого не хватало силы откатить ее, за ней все время ощущалась воля. Я спал с мужчинами на сене, тоже пахнущем волей. А женщины неудобно, клубочками, сворачивались на вещах в другой половине вагона, рассказывая на ночь жуткие истории про всякие железнодорожные кражи. Я ждал их и прислушивался.

— А вот вчера в одном вагоне заорали: «Буксы горят!», «Отцепляемся!» Поднялась суматоха. Ну, а в суматохе…

Место, куда мы наконец прикатили в товарном вагоне, тоже чаровало диковатой волей. Бескрайние просторы… Бессчетные звезды… Быстролетный ветер…

Я так привык ехать, что и на этой маленькой станции приготовился ждать нового поезда, но мама сказала:

— Всё!

Не успели мы сесть на мягкий узел, к нам подошел бородатый человек в рубахе до колен и назвал маму по имени:

— Клава?

Я тут же завопил во всю мочь:

— Дедушка!

Но это был не дедушка. Тот провел на станции три или четыре ночи до этого, а сегодня вот его прислал, друга своего, с телегой, «конешное дело».

И мы заскрипели через поля, и лес, и перелески, и по дороге я узнал, что в Черном Отроге живут яицкие казаки, давшие России Пугачева, и все черноотрожские мужики с большими бородами, каких в городе и не увидишь, для меня стали похожими друг на друга и на Пугачева как две капли воды. Из-за черной, с сединой, спутанной, буйно кипящей бороды я долго боялся деда и всякий раз с осторожностью приближался к нему…

Не один день минул, пока я стал без тайного страха выходить на улицу, всю в завалах песчаной пыли и сочных клочках травы. По просьбе доброй и молчаливой тети Ани, которая жила с дедом после смерти моей бабушки, я встречал корову Пестравку. Хлесткое пощелкивание, нет, выстрелы пастушечьего бича возвещали, что стадо отгуляло по лугам и, величаво шествуя, несет домой молоко. Коровы останавливались у родных калиток, мыча, если их не встречали.

Я открывал Пестравке ворота.

Мне нравилась Пестравка. Не потому, что была пестрой, а потому, что быстро признала во мне своего («родню», как сказала тетя Аня). Я выглядывал ее в приближающемся стаде и кричал:

— Пестравка!

— Му-у! — вскидывая свою шоколадную с белым голову, тут же отвечала она.

И входила в распахнутые ворота, бережно храня от покачиваний и толчков раздутое вымя с торчащими врастопыр сосками.

Скоро я стал хватать Пестравку за рог, вводя во двор, свил себе пастушечий бич и щелкал им, не всегда удачно, конешное дело, но все это Пестравка снисходительно позволяла.

Там было много удивительного!

Но больше всего привораживала река Сакмара…

Я до сих пор вижу, как она вольно и властно катит свои воды вдоль зеленых берегов. Позже я видел много рек на земле, разных и великих, Волгу и Сену, Днепр и Парану, Ориноко и Темзу, но Сакмара все мне кажется неповторимой. Сколько лет пронеслось, а она течет и течет через мою жизнь. По широкому руслу — не переплывешь без отдыха. С какой-то царственной неспешностью и осанкой…

Вода в Сакмаре темная. От глубины. За рекой еще резче темнеет лес — он глубже Сакмары…

Оттуда по деревянному мосту возами возили смородину и малину. На этом берегу, у деревянной пристани, терлись боками лодки, пошевеливаемые водой. Ржавые цепи держали их на привязи, как зверей. С пристани, с ее шатких мостков, бабы полоскали в реке белье, а когда их не было, старики и мальчишки удили рыбу, тихо соперничая между собой. А если бабы шлепали бельем по воде весь день, то с берега или с лодок ловили лишь плотву. Самым удачливым попадались и сазаны. Изредка.

— Эй! Ты швырнул каменюку?

Подбирая возле ног камни на берегу, я бросал их в реку. И как-то получилось, что один плюхнулся возле самых мостков.

— Я нечаянно.

Крепкий мальчишка в холщовых штанах и выгоревшей рубашке смотрел на меня с мостков, повернув ко мне курносое лицо. Он погрозил мне пальцем, как степенный мужик несмышленому шалуну, и принялся менять наживку на крючке. Мне казалось, что он забыл про меня, но он оглянулся и позвал:

— Подь сюда!

Я сбежал к нему, не очень быстро, опасливо.

— Хошь удочку подержать?

Я замер. И от предвкушения счастья и оттого, что мостки от моих шагов закачались так, словно решили развалиться.

— На! — Хлестнув леской по воздуху, он уже протягивал мне удилище. — Ты чей?

— Белов, — ответил я, называя дедушкину фамилию. — Мама моя — Белова. А ты?

— Васька, Степанов сын.

— А фамилия?

— Все равно не знаешь. — Он засмеялся. — Я-то Беловых знаю. А мы — Егорушкины. Ну, узнал? Не-ет! Мы кузнецы. — И вдруг быстро-быстро зашептал: — Подсекай, подсекай! Тюря!

Васька схватил удилище и повел его в сторону. Вода вокруг лески затрепетала прозрачными, как у стрекозы, крыльями. У меня в глазах зарябило… Сакмара была темной, но солнечной.

— Не умеешь? — спрашивал Васька с неподдельной жалостью ко мне. — Где ты живешь?

Я сказал.

— Что ж ты там делаешь, раз не удишь даже?

— У нас такой реки нет.

— Подсекай! — опять взвизгнул Васька, но за удилище не схватился, доверил мне, и я оценил это и повел в другую сторону леску, полетевшую на тех же крылышках, заодно соображая, что подсекать надо, едва поплавок из пробки, проткнутой гусиным пером, задрожит на воде и окунется с головой. Это значит, как объяснял мне Васька, что рыба подплыла и осторожненько попробовал наживку, хитро проверяя, нет ли крючка в середке.

— Такая она умная? А попадается!

— Для того и подсечка! Она, рыба-то, думает, что червяк живой, сейча-ас удерет от нее, и цап сдуру!

— Умная, а сдуру.

— В азарте все дураки. Я один раз в азарте в пчелиное дупло полез.

— Где?

— В лесу. Знаешь, какой выглянул?!

Васька засмеялся взахлеб. Он мне сразу понравился. Веселый и деловитый. Предложил:

— Поплывем на лодке?

— Куда?

— Хошь — туда, хошь — сюда! — и бросил рукой в обе стороны Сакмары, вверх и вниз по течению.

— На чьей лодке?

— На нашей. Папаня мне ключ дает. Вон она! — Он показал на толпу пузатых, одинаковых лодок. — Хошь завтра?