Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Куда это?

— На хранение.

Показывая пустые руки, Кеша боком протолкался к двери, по сторонам которой увидел надписи на толстой бумаге: «Камера хранения» и «Райсовет». Дальше по коридору, пробирался в давке, как в переполненном троллейбусе. Наконец втиснулся в комнату, где верховодила громоздкая женщина, задыхавшаяся от бесконечных вопросов и собственной полноты. Наверное, ей хотелось бы сейчас стать семнадцатилетней, вернуть себе неустающее сердце. Она часто и терпеливо вздыхала.

— Я ищу девушку, — сказал Кеша, как только от нее отошел мужчина, надевая шляпу.

— Фамилия? — спросила женщина, не отрываясь от бумаги, которую читала.

— Она жила на улице Тринадцати тополей.

— Этого недостаточно, — сказала женщина, вчитываясь в бумагу. — Улица разрушена. Фамилия?

— Видите, тут такая история…

— Короче.

— Фамилии я не знаю…

— Несерьезно, товарищ.

Женщина в первый раз подняла на него глаза и близоруко прищурилась.

Ему стало неловко. Вокруг молчали, и она, считая разговор законченным, вслух дочитала бумагу:

— «В нашей семье семеро детей и больная бабушка…»

На улице очередь к камере хранения вытянулась еще длиннее, стала бесконечной. Кеша долго брел вдоль нее. Стоял старик с рамой, плотно завернутой в газету и обвязанной веревочкой, — может, картина, а может, фотография близкого человека, которую надо было старику сберечь. Стояла девочка у чемодана, который ей не поднять и не подвинуть. Да очередь почти и не двигалась, а мать, верно, побежала пока в магазин, купить что-то к обеду. Этой заботы никто не отменил.

Кеша шагал и вглядывался в лица. А вдруг?

Шагах в пяти от него какой-то мужчина в шляпе, похоже, тот, что был в райсовете, окликнул женщину, распахнул руки и прижал ее к себе, как сокровище. Сначала молчал, а потом захохотал от счастья — вместо слез, что ли. Вот тебе и очередь! Тут встречались. И защемило в горле от радости за этого чудака в шляпе и от зависти.

— А вы кого ищете? — спросила Кешу женщина в кисейном платке.

— Знакомую с улицы Тополей.

— Сейчас я спрошу, — сказала женщина, в оба конца очереди тонко, голосисто крикнула по-узбекски и подождала. — Нет, с этой улицы никого.

И так понятно было — молчала очередь.

— А который час, вы не знаете? — спросила женщина.

Кеша вынул дедовские часы и вспомнил, что не завтракал, если не считать давней еды в самолете. Как по команде, засосало под ложечкой.

Но не так-то просто было в этот день и поесть. У ближайшего перекрестка на столиках пельменной лежала пыль, а над столиками в потолке светилось небо. Чуть дальше в огромных окнах ресторана темнели складки жалюзи, а стекла хрустели под ногами. Магазины вокруг тоже пустовали. Провалы их витрин были наискось перечеркнуты рваными проводами. Рассказывали, что ток догадались выключить при первых содроганиях земли, спасли город от пожаров. Молодцы: дежурили, помнили инструкцию на этот счет или сами сообразили: короткое замыкание — пожар, а провода всюду рвались, как нитки. Пожаров мало было, с ними быстро справились. Но уберечь город от разрушений никто не мог…

Знакомый цирк стоял без купола. И кинотеатрик, у которого топтались вечерами счастливые ребята и девушки, рухнул. Совсем. Отпоказывал свои живые картины разных лет. Теперь на улицу смотри — картина! Остатки многих вывесок, сорвавшихся со стен, приставили к фундаментам домов на тротуарах, у ног, а от фундаментов ползли по стенам трещины, как бикфордовы шнуры.

— Молодой человек! Сойдите с тротуара! Молодой человек, сойдите…

Кеша не сразу догадался, что это к нему относится.

Медленно катилась мимо милицейская машина с репродуктором на крыше, и требовательный голос повторял одно и то же.

У ларька возле сквера тянулась очередь за пирожками. Кеша пристроился. Очень уж вкусно пахло. Дразняще. На весь сквер. Галдела очередь о повторных толчках. Ссылались на радио. Спрашивали, кто и что слышал. Обсуждали, где спать. Ясно, не в домах, даже у кого дома и уцелели. Город выезжал под чистое небо. Хватит ли палаток? Ясно, не хватит.

Перепоясанный тремя кушаками, согнутый, как запятая, немощный старик крикнул что-то злое двум девушкам, и те потупились и быстро ушли из очереди, сверкая голыми ногами.

— Что он им такое сказал? — спросил Кеша мальчишку в школьной форме.

— Что они голые ходят, оттого и землетрясение. Их земля проглотит! Надо паранджу носить.

— А что это за паранджа?

— Не знаю.

Мальчишке помогли, объяснили люди постарше:

— Накидка была такая, как мешок. Для женщин. С сеткой из конского волоса на лице. Чтобы хоть что-то видеть.

— Когда это носили?

— Носили.

— А когда эту самую паранджу носили — не трясло, что ли?

— Здесь всегда трясло.

— Ну!

— Бомбу под землей испытывали! — раздался уверенный, всезнающий голос.

— Какую еще бомбу?

— Атомную. Может, нет? А зарево-то! Зарево! А гул? Мне один серьезный человек сказал — нарушили подземное равновесие. Не рассчитали. А теперь — пойдет! Тут яма будет.

— Какая яма?

— Добром не кончится!

Разглагольствовал дядька, сидевший возле очереди у медицинских весов, на которых, верно, и взвешивался тот серьезный человек. У ноги дядьки стояла темная бутылочка с квасом, а может, и не с квасом, дядька говорил и попивал, потягивал из бутылочки.

— Что ж, до атомной бомбы не трясло? — опять спросил Кеша.

— Проверьте свой вес! — поставив бутылку на землю, закричал дядька. — Не для удовольствия, а для здоровья!

— А нам палатку дали! — сказал школьник. — В палатке не страшно.

Кеша купил четыре пирожка, больше постеснялся, и отошел в поисках места, где бы присесть. Хоть раз — за весь день. И вдруг попал он под косые чинары, они прилегли к земле, последним рывком взметывая макушки к солнцу и роняя рябые тени на красный песок.

«Я тут занималась, когда сдавала экзамены в школе».

Ему показалось, что сейчас он увидит Мастуру.

Прошагав мимо чинар, Кеша сел по другую сторону сквера на краешек бетонного основания под железной оградой. Ел, осматривался. Не увидел он ее. Ну, лесничий, в тайге бы ты быстрей нашел кого хочешь! А ведь всего три дня тому назад она кричала через весело скачущий ручей:

«Что это за имя — Кеша?»

«Иннокентий!»

«Как у Смоктуновского?»

«Я не артист».

И опять показалось, что не было этого.

Куда пойдешь теперь? Прилетел. А на что жить будешь? От всех твоих капиталов дня через три останутся рожки да ножки. И дома не продашь — нету… Ладно, пока сиди, жуй пирожки с мясом-луком.

Всех пирожков он не успел дожевать. Взгляд его упал на заднее стекло автобуса, отходящего от остановки, словно убегавшего от толпы, которая штурмовала его двери. На улицах мало было пешеходов. Все предпочитали ездить посередине дороги, а не ходить под стенами.