Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

Вечерело. Палатки закрылись наглухо, едва дернулись и покатили дальше вагоны. Через минуту вокруг не чувствовалось никакой жизни, будто поезд увез ее. Только тихо блестели рельсы…

На втором пути стоял товарный состав с красными вагонами, исписанными мелом.

За вокзалом начиналась степь — тоже пустота, голубоватая, скорее, серая. Игорь стоял и не знал, куда идти. Что-то еще удивляло его, и он не сразу сообразил: пение птиц. Не было видно по сторонам ни одного дерева, а птицы заливались.

Как же отсюда добраться до Отрадного? Даже спросить не у кого. Игорь бросил на скамейку баул и сел. У будки «Союзпечати» возникли три фигуры в широких штанах и трикотажных теннисках, разложили на прилавке помидоры, поставили бутылку. Игорь вскочил, чтобы подойти к ним, но один сам повернулся к нему и свистнул.

— Эй, банки нет?

— Чего?

— Посуды?

— Зачем?

Дядька махнул на него рукой и перебросил в другой угол рта сигарету, которая висюлькой болталась на губе. Игорь подошел и почему-то спросил:

— Откуда птицы?

— С неба, — ответил один, самый грузный.

Игорь поднял вверх глаза: небо было чистое и пустое, пробитое золотистым светом.

Дядьки захохотали, по очереди запрокидывая над открытыми ртами бутылку. Смотреть противно…

— А ты откуда?

— Из Москвы.

На него глянули все трое, и один взял под козырек и сказал:

— Привет!

— Как попасть в Отрадное?

— Бегом.

— Автобус уже не ходит?

— Не Москва.

— А попутная?

— Работа кончилась.

Игорь снова поставил на скамейку баул, вытащил остатки домашнего провианта в целлофановом пакете и взялся за куриное крылышко с ватрушкой. Не очень шло заедать курицу сладким творогом, но ему было все равно. В то памятное и нежданное после бессонной ночи утро думал позвонить с вокзала товарищу, чтобы тот предупредил Катю о его отъезде — не позвонил. Забыл, хотя приехал специально за двадцать минут до отхода поезда, и бродил по платформе, и топтался у вагонной подножки. Спросили дядьки посуду — не понял, какую и зачем, а ведь у него в бауле была чашка.

До него донеслось:

— Твое здоровье, москвич!

Залязгал, дернулся с места и поплыл пока неторопливо товарный состав. Он отъехал, как занавес, и открыл перед глазами пять-шесть одинаковых домиков с подсолнухами, огородными грядками, цветами. Цветы тоже были одинаковые — золотые. С крыш высоко взлетали тонкие мачты радиоантенн. За домиками уходила вдаль такая же ровная, как мачта, дорога, а возле одного домика стояла полуторка.

— Эй! — окликнул Игоря дядька, на губе которого болталась новая сигарета. — А вон полуторка из экспедиции. Они в Отрадном стоят.

Игорь перестал жевать, встал и услышал:

— Шофер к Надьке прикатил. Будет ночевать.

— Если Надька пустит.

— Опять ее, бедную, мимо загса прокатили.

— Экспедиция сворачивается.

— Шабаш.

Игорь поворачивался то к одному, то к другому.

— Беги, Москва! Проверь.

Игорь схватил баул и спрыгнул на рельсы. Гравий зашуршал под ногами. Паровоз закричал коротко и тревожно.

Ехали как летели. Проснулся ветер, точно подстегивая машину, и пыль рвалась вперед, занавешивая четверть неба. Все равно неба было много, как нигде — ни в Москве, где его загораживали высоченные здания, ни в Подмосковье, где оно затенялось близкими деревьями и дальними лесами. Здесь, в степи, ничто не прятало неба, не отрывало его от земли. Пыль развеивалась, а небо и земля продолжали жить в родстве, обнимая друг друга.

Шофер, молодой и кудрявый, гнал полуторку и грыз семечки, выколупывая их из лепешки брошенного на сиденье подсолнуха. Добрый час, наверное, он ни о чем не заговаривал, шумно поплевывая в окно кабины и вытирая губы, отводил душу…

Подсолнухи возникали по бокам дороги полями, показывая свои сухие затылки — они смотрели черными лицами на вечернее солнце, к которому летела полуторка. Прикончив одну лепешку, шофер остановился и сломал вторую, а когда поехали дальше, наконец спросил:

— Ты чего в Отрадном потерял?

— Ничего.

— Москвичи — трепачи. А ты как рыба.

Игорь покосился на него, не поворачивая головы.

— Вы давно в Отрадном?

— Месяца два… Там закончили трассу.

— А мы были там еще до вашей экспедиции. Песни записывали…

Игорь отвернулся, промаргиваясь и глазея на узкие крылья размашистой кукурузы, сменившей подсолнухи. Было стыдно врать, но еще стыднее признаться, что он — сын того самого начальника экспедиции, у которого в Москве есть семья, а в Отрадном другая женщина, знакомая шоферу.

— Песни? — недоверчиво удивился шофер.

— Фольклор, — сказал Игорь.

Шофер выдернул папироску из пачки «Беломора» и чиркнул франтоватой зажигалкой.

— Не все записали? Едешь-то зачем?

— Да я приемничек забыл… Транзистор… Мамин подарок… А сейчас ехал от тетки и сошел…

Игорь покраснел, утопая во лжи, как в болоте.

— А у кого забыл-то?

— Дом помню, а как зовут…

— Найдешь! — Шофер весело подмигнул ему, видно, по натуре-то был лихач. — Одной песни вы, однако, не записали. Хочешь послушать?

Игорь покраснел еще больше и кивнул головой.

— Сейчас, докурю, — сказал шофер, запыхтел торопливо, выплюнул окурок и объявил как на сцене: — Песня изыскателей… Исполняет шофер изыскательской партии Акима Шувалова, в трудных условиях проложившей трассу для нового канала, Василий Соловейко… Соловейко — это, значит, я… Понял?

Он проехал еще немного и запел удалым голосом:

Эта песня была сродни тем, какие сами собой рождались в странствиях и пелись у костров. Пел ее Вася Соловейко, явно демонстрируя свою принадлежность к необычному племени.

Игорь сам не заметил, что улыбался и слушал Васю, не сводя с него глаз. А Вася кашлянул, прочищая горло и опять застарался:

Песня Васе, видно, нравилась до дрожи. Он вкладывал в нее все сердце, которое в нем трепетно колотилось, весь голос, который тоже все сильнее дрожал. Закончив, он закурил еще одну папиросу и, быстро выдохнув первую затяжку, спросил:

— Как у меня голос?