Николай Наумов - Полковник Горин

Горин передохнул. Предстояло сказать о другом, о дочери.

— Теперь о вас и Гале. Женятся, конечно, не по расписанию. На свете существует такая вещь, как любовь; именно она определяет, когда людям жениться и когда выходить замуж. Но одной любви мало. За женитьбой следует семья, обязанности отца и матери. Скажите откровенно, вы готовы быть мудрым отцом?

— После стольких глупостей поверить мне, конечно, трудно, — признался Светланов. — Да я и сам… сейчас не уверен. Но без Гали я не могу. Своим предложением по пьянке и потом… Я оскорбил ее. Не знаю, захочет ли она простить меня.

Горин прикрыл глаза ладонью и опять умолк надолго, а Светланову стало казаться, что полковник собирается сказать ему слова, в которых не будет даже слабой надежды. Но в голосе Горина не было ни гнева, ни уверенности.

— Даже не знаю, что вам сказать и посоветовать. Думаю, что свои отношения вы можете выяснить только сами. Единственное, что я могу обещать — не гнать вас от себя, от семьи. Советовать что-либо Гале сейчас тоже не могу. Со мною она, возможно, и не поделится своими неприятностями. К тому же я ей не родной отец. Об этом она еще не знает. И вам сказал лишь потому, чтобы вы правильно поняли меня.

Офицеры встали. Попрощались. Потрясенный всем услышанным, Вадим шатко повернулся и медленно пошел домой. Как сложно, оказывается, построена армейская жизнь. А казалась простой до серости, и не было нужды рассматривать ее с помощью оптики. Кто это делал, по-твоему, был ханжа или карьерист. Вот и занесло тебя… Ты где-то читал: понимать человечество нужно начинать с самого себя — в себе все известно, нужны только честность и мужество. Вот и начинай с толстовской беспощадностью. Без этого не выбраться на хорошую дорогу, не очиститься от прилипшей грязи.

Шел третий час ночи. Мать и дочь не спали. Они слышали, когда Михаил Сергеевич подъехал к дому. Ждали — войдет, а он все не появлялся. Мила вышла в подъезд и увидела Михаила с Вадимом. Растерянная, смущенная, поднялась к себе. Как и боялась — Михаил не от нее узнает о беде Гали. Бесконечно долгим показался ей разговор во дворе.

Михаил подошел к квартире не как обычно. У двери остановился, постоял, до кнопки чуть дотронулся — звонок лишь сонно вздрогнул. На пороге тоже немного постоял и только затем, прошел в комнату и неохотно поцеловал жену и дочь. Снял китель, повесил на спинку стула. Сел. И все при полном молчании.

— Миша!

— Не нужно, Мила. Я все знаю. Галя вполне взрослый человек и все должна решать сама. Не будем, я очень устал.

— Папа, ты меня можешь выслушать? Я не могла предположить, что он окажется подлецом.

— Галя, не торопись с резкими суждениями.

Горина потянуло к сыну. Он вошел в его комнату, поправил сбившееся одеяло, но, поняв, какую боль причиняет Гале, тут же вернулся в гостиную.

— Ложись спать… Скоро утро, оно мудрее ночи. Мой совет: потерпи. Он любит тебя, и есть надежда, что изменится. А любящий муж — это очень много…

Посветлело. Предутренняя синева заполнила комнату. Размытыми линиями обозначилось ее простое убранство: платяной шкаф, две кровати, письменный стол с календарем школьника над ним. Вскоре на нем стали различаться медведь, синица, столбик расписания уроков, а Михаил и Мила все еще не спали. Лежали молча, будто чужие. Вдруг наступивший разлад в семье вызвал у Милы такое горе, что, как ни крепилась она, слезы сами собой покатились по ее щекам.

— Не нужно, Мила, все обойдется. — Михаил подвинулся к ней, положил ее голову к себе на плечо.

— Я нечаянно сказала Гале, что ты ей не родной.

— А я сказал ему.

— Ты действительно считаешь, что он одумается?

— Надеюсь. Давай уснем — у меня с утра много дел, — проговорил Горин вяло, будто действительно хотел спать, хотя знал, что не уснет до тех пор, пока еще не раз обдумает все и не решит, как лучше всего начать новый день в семье и на работе.

Состояние, в котором оказалась дивизия после проверки, пришел к выводу Горин, чем-то отдаленно напоминало то, в котором оказались войска в сорок первом в первый день войны. И он решил использовать неудачу дивизии, чтобы командиры подумали и поучились, как надо выводить войска из трудного положения, которое нередко складывается в начале войны.

Днем собрал управление дивизии и командиров частей, расспросил их о настроении солдат и офицеров, потом выступил сам.

— Прошу извинить, что прервал положенный за учение отдых: через две-три недели начинается инспекторская проверка дивизии. Предварительную мы выдержали неважно. Чтобы результат не повторился, нужно сделать следующее…

Чтобы заострить внимание командиров, Горин сделал паузу, взглянул на листок своих записей и сжато, как пункты приказа, начал отдавать указания.

— Первое. Ввести в четкий спокойный ритм всю жизнь полков. Без штурма и перенапряжения. Спокойствие придаст всем уверенность, и на инспекторской люди покажут все, что они знают и умеют.

Второе. Каждому командиру четко определить, какому подразделению и какой дисциплине уделять при подготовке к проверке наибольшее внимание.

Третье. Всем штабам, в том числе и штабу дивизии, уйти в войска, в подразделения, к солдату. Не инспектировать, не собирать недостатки, а вдумчиво учить и готовить к бою. Лично или вместе с командирами взводов, рот провести самые сложные занятия. Не как старшие, а как доброжелательные и вдумчивые товарищи, поговорите с каждым трудным солдатом, добейтесь, чтобы он понял, почувствовал, как надо готовиться к экзаменам и сдавать их. Я это напоминаю не только ради того, чтобы дивизия получила хорошую оценку, но я для того, чтобы все мы, от старшего до младшего, как следует использовали время между двумя проверками и научились переводить сознание людей из мирного, благодушного состояния в обостренно-боевое, которое должно быть у них в угрожаемый период и в начале войны.

И еще раз — доверие и уважение друг к другу, помощь друг другу и спокойная точная требовательность, — заканчивая, сказал Горин. — Тогда все подразделения и части еще крепче сплотятся в один боевой организм, которому не страшно будет любое испытание.

Полковнику Аркадьеву показалось, что командир дивизии сегодня несколько мягче, чем был на разборе, а главное — накануне инспекции не станет заводить большой шум вокруг его, в сущности, безобидных встреч с Любовью Андреевной. Он задержался у двери и, когда все вышли, обратился к Горину:

— Разрешите по личному вопросу, товарищ полковник?

— Пожалуйста. — Горин кивнул на стул, предлагая сесть.

Аркадьев плотно закрыл дверь, подошел к столу, хотел начать стоя, но комдив вторично указал ему на стул. Тот сел, положил правую руку на угол стола и некоторое время помолчал, будто собираясь с мыслями.