Анатолий Чмыхало - Три весны

Петер привел их в густой малинник, сплошь усыпанный спелыми ягодами.

— Хорошо, что пришли.

— Нас пригласил твой отец, — солидно произнес Алеша.

— Позавчера его освободили. Мы с мамой так и обмерли, когда он появился на пороге. Он ведь совсем не виноват, — потупился Петер. — Его оклеветал один карьерист. Грязью облил… Федор Ипатьевич письмо писал Сталину. Да и не один раз. И разобрались, и оказалось, что папа честный человек.

— У тебя замечательный отец, Петя, — сверкнул глазами Костя.

— Я знаю. Но нам сказали, что есть документы… — трудно ответил Петер.

В душе у Алеши снова поднималось острое чувство неприязни к Петеру. Чужим поверил, а не родному отцу! И еще какому отцу!

— Федор Ипатьевич одно время был у папы ординарцем. — после паузы снова заговорил Петер. — Потом в политотделе работал и в университете учился. Они с папой дружат крепко. Папа говорит, что если бы не Федор Ипатьевич, то вряд ли удалось бы добиться пересмотра дела. Федор Ипатьевич чуть ли не каждый день ходил к следователю, искал по всей стране свидетелей, которые с папой на границе служили. И еще в архиве нашел какую-то очень важную справку.

Федя и комбриг Чалкин говорили о своем на веранде. Иногда до ребят доносился тонкий смешок учителя. Чалкин не смеялся, он только что-то настойчиво доказывал. Но вскоре они смолкли. Наверное, ушли в дом.

— Я пойду не в папину часть. Не хочу примазываться к его славе, — сказал Петер.

— А я не вижу в этом ничего плохого. Отец сам по себе, ты — тоже, — возразил Алеша.

— Найдутся, что языками трепать станут.

— Пусть треплют!

— Не хочу, — отрезал Петер.

В огород вышел Федя. Попыхивая папироской, он неторопливо ходил от грядки к грядке. И, наконец, приблизился к ребятам, сорвал и бросил в рот несколько крупных бордовых ягод.

— Стать должностным лицом при кесаре Константине — значило произносить хвалебные речи в честь императора и льстить вышестоящим, — выплюнув зернышки ягод, сказал Федя. — Надо знать историю, Колобов. Почему император Константин? Да потому, что он самый святой из властелинов Рима. Как Гитлер для берлинских мясников.

Федя смотрел на Алешу своими выцветшими глазами и посмеивался. Федя ждал, что ответит Алеша. И тот, чуть помедлив, сказал:

— Константин был великим человеком, а Гитлер кретин.

— Константин? Впрочем, да. Но он считал, что Риму демократия не нужна.

— А если он был прав? — спросил Алеша.

— Зарядил свое: прав, прав! — скороговоркой произнес Федя. — Хотя история — капризная бабенка, она иногда откалывает такие номера!.. Вот только жену Константинову жалко, красавицу Фаусту, которую кесарь утопил в горячей ванне.

— Так было, Федор Ипатьевич?

— К сожалению, да. Через века дошла до нас эта печальная весть. А известно ли тебе, Колобов, что у племени майя смертную казнь применяли лишь к летописцам, извращающим историю?

Он сорвал еще несколько ягодок и громко, чтоб всем было слышно, проговорил:

— Колобов далеко пойдет. И ты, Петька, напрасно его хотел раздраконить. На комсомольском собрании. Иду к комбригу Андрею Чалкину готовить шашлык.

Немного погодя они все собрались на веранде. Пришла Петерова мать, молодящаяся блондинка, она и взяла на себя все заботы о шашлыке. А Федя сел играть в шахматы с Петером.

Чалкин-старший угощал Алешу и Костю переспелой черной вишней. И сам ел ее, загребая столовой ложкой. Заговорил о Феде, и в уголках его глаз вспыхнули росинки слез. Затем росинки исчезли так же внезапно, как и появились.

— Не верится даже, что мы здесь сидим, а там… — он резко отодвинул от себя чашку и вышел из-за стола. — В сводках нельзя всего написать. Но враг рано торжествует победу! Он на России не раз ломал себе зубы, это — советская, наша с вами Россия. Верно, ребята?

— Конечно, — ответили разом Алеша и Костя. — Да и как же иначе, товарищ комбриг!

— Андрей Иванович, — поправил Чалкин.

— Комбриг, — оторвался от шахмат Федя. — Они же теперь военные люди, а ты им разные штатские штучки!.. Нехорошо, товарищ комбриг.

— Ты думай, думай, а то Петька тебя облапошит. С ними надо держать ухо востро. Уж такая нынче пошла молодежь. Не то, что были мы, колоды неотесанные, совсем не то.

— Уж так и неотесанные, — передразнил Чалкина Федя.

— Кой-чего ведь сделали, а? Им легче будет. Это мы воевали и учились, строили и учились. Они прикончат Гитлера и грамотными начнут мирную жизнь.

— Рановато бы им идти в огонь, — сказал Чалкин. — Но не мы заварили кашу. И вы поможете нам, ребята. Сталин на посту. Он думает, как скорее и малой кровью победить врага. Вот какое дело, богатыри!

С огорода вкусно потянуло жареным мясом. Федя засопел, засуетился:

— Шабаш! Я проиграю эту партию. Я теперь никак не смогу сосредоточиться. А шахматы требуют предельной собранности.

Но тут же сделав какой-то, очевидно, очень сильный ход, Федя встал, немного отошел и со стороны посмотрел на свою позицию. И, довольный, рукавом рубашки вытер лысину.

— Я накажу Петьку за то, что он недооценил противника.

Алеше да и Косте тоже хотелось, чтобы выиграл Федя. Петера не надо жалеть. Он с достаточно сильным характером, он все выдержит. Другие-то выдержали от Петера не такое. Пусть продувает.

Но Федя зевнул слона, потом взялся не за ту фигуру и кое-как, с большими усилиями, вытянул на ничью. Ему сегодня явно не повезло.

— Шашлык уравнял наши шансы, — весь сияя, сказал Петер.

Вскоре с огорода пришла мать. Она несла огромное фарфоровое блюдо, на котором кучей лежали темно-бурые с золотым отливом кусочки мяса, нанизанные на шампуры. Сверху шашлык был густо посыпан мелко нарезанным зеленым луком и перцем.

— Это божественно, — показал на блюдо Федя. — Я не знаю ничего более вкусного!

Комбриг ушел в комнаты и тут же явился с двумя бутылками сухого вина. А Федя попросил чего-нибудь покрепче, и Чалкин принес четырехзвездочного коньяка.

Когда вино было разлито по рюмкам, Андрей Иванович сказал:

— Мне хочется выпить за вас, ребята. Чтоб минули вас пули и бомбы. Ну, а если уж помереть, так со славой, — и брови у него вздрогнули и насупились.

У Чалкиных засиделись допоздна. И расходиться не хотелось. Собирался дождь. Гудел ветер. Он гудел, казалось, повсюду. Над полями и лесами, над горами и океанами. Над всей планетой.

Они вынырнули из-за черного, как пепелище, облака. Они неторопливо тянули над курганами и оврагами, над всем неоглядным Диким полем, гордые красавцы-лебеди.

Летели молча, вытянув длинные шеи, словно прислушиваясь к тому, что творилось на земле. Они как будто знали, что здесь пристреляна каждая былинка. Знали, но не могли облететь стороной эти места: многовековой инстинкт вел лебедей к верховьям Миуса и дальше — на север.