Иван Вазов - Повести и рассказы

Потом оба пошептались, и безбородый быстро вышел из комнаты.

— Он тут был? — спросила Милена, и сердце ее заколотилось.

— Подожди немного, молодка, — сказал прежний чиновник, закурил папироску и, вынув перо из-за уха, стал что-то писать.

Милена стояла в оцепенении. Что такое? Уж не приведут ли сейчас Стояна?

Молодой чиновник скоро вернулся с полосатой шерстяной сумкой в руках.

— На, возьми сумку, красавица; унеси ее!

Милена, озадаченная, машинально взяла сумку.

— Стоянова сумка! — вскричала она, растерянно глядя на чиновников.

— Да! Возьми ее с собой… Тут его вещи… Господь прибрал его, молодка: недавно похоронили, — торопливо сообщил чиновник, стараясь поскорей окончить неприятное объяснение.

Милена глядела опешив, как будто ничего не понимая, потом схватилась за голову и закричала пронзительно, на весь дом. Упала возле двери на пол, со сбившимся на голове платком, стала плакать, стонать, сжимая в руках Стоянов мешок. Раздирающие вопли ее терзали душу.

Чиновник скоро потерял терпение.

— Довольно, молодка, довольно! — строго сказал он. — Ступай! Муж твой умер. Понимаешь, умер! Дома у вас лежал бы — все равно умер бы!.. Не вопи, иди себе!..

Милена, в отчаянии, не слушала его.

Тогда он не на шутку рассердился.

— Ты слышишь? Я не люблю, когда у меня тут вопят, — сказал он, вставая. — Простой солдат, а шум-гвалт такой, будто умер фельдмаршал!.. Черт побери! — тихо добавил он.

Этот чиновник перевидал столько чужих, неизвестных ему покойников, уносимых отсюда, так привык к зрелищу человеческого страдания, что неспособен был тронуться горем Милены или отнестись к нему сочувственно. У него очерствело сердце, как у священников и врачей. Душераздирающие крики Милены только досаждали ему…

Сама не своя вышла Милена из больницы с двумя сумками на спине вместо одной. Зашагала куда глаза глядят, не зная, куда идет… и очутилась опять в городе, на Витошской улице. Шла, громко всхлипывая и вызывая удивленье встречных. Но скоро опомнилась, оглянулась по сторонам и остановилась. Как раз на том самом месте, где она останавливалась недавно, чтобы посмотреть на диковинную погребальную колесницу. Ей вспомнились вдруг и эта колесница, и священник, и солдат, и длинный черный гроб. Страшная мысль вдруг пронзила ее сознание.

— Матушки, да ведь это он и был давеча! — воскликнула она и беспомощно зарыдала, припав к фонарному столбу.

К ней подошел полицейский, тронул ее за плечо:

— Не собирай прохожих, молодуха!

Милена отшатнулась от него и быстро пошла вверх по улице. Теперь она шла сознательно: она шла по следам, оставленным черной колесницей.

Шла на кладбище.

Сумерки застали Милену неподалеку от Софии, и она заночевала на деревенском постоялом дворе. Забылась только поздно ночью. Во сне опять увидела Стояна — на какой-то привольной горе, где густые тени падают от широколистых дубов, а вечерний ветер далеко разносит журчанье прохладной горной речки. Она вспомнила, что ей приснилось, будто Стоян умер в больнице и что она встретила повозку, в которой его везли зарывать в землю, вспомнила, что искала его могилу и упала на нее… Какой страшный, лживый сон! Она благодарила бога, что это был только сон… Всю ночь она бредила и стонала. И, проснувшись на заре, вспомнила все, только долго не могла разобрать, что было наяву и что во сне.

1891

Перевод Е. Яхниной

Поезд только что прибыл и уже готов был тронуться в путь. Он останавливался здесь всего на две минуты, чтобы сдать почту. На этой глухой станции никто никогда не садился и не выходил.

Но сегодня, против обыкновения, перед ее зданием гудела целая толпа. Мужики и бабы шумно прощались с молодыми парнями в шапках, украшенных букетиками цветов и веточками самшита. Это были запасные из ближнего села С., которых везли на учения. Уезжали они всего на три недели, но родственники, взволнованные слухами о войне, провожали их так, будто расставались надолго, а может, и навсегда.

Провожающие столпились перед большим старым вагоном третьего класса, прицепленным чуть ли не к самому паровозу, впереди всего состава. Такое предпочтение объяснялось соображениями весьма зловещего характера: в случае крушения вагонам для бедняков предоставлялась высокая честь разбиться в щепки вместе с находящимися в них людьми и тем предохранить от гибели пассажиров задних вагонов, куда билеты стоили гораздо дороже.

Поезд уже двинулся, как вдруг какая-то хорошенькая девушка проворно вскочила на ступеньку и протянула букет высокому синеглазому солдату. Тот высунулся из окна чуть не до пояса и схватил цветы, до боли стиснув девушке пальцы. Поезд ускорил ход, и молодые люди не успели — или не догадались — сказать друг другу ни словечка. Тяжело дыша, покраснев как пион, девушка не спускала глаз с удаляющегося окна, в котором еще можно было разглядеть неподвижную непокрытую голову.

Скоро поезд скрылся за голой, безлесной вершиной. Солнце, похожее на расплавленный золотой шар, замерло над черными горами, потом тоже скрылось за ними, утонув в сплошном огненном море. Стало быстро темнеть. Поезд, набирая скорость, мчался по пустынному, темному полю. В вагоне на потолке зажглась лампа. Запасные взялись за вещевые мешки, стали доставать из них харчи, готовясь ужинать. Вдруг паровоз оглушительно загудел, и поезд остановился.

— Что такое? Уже станция? — всматриваясь в темноту, спрашивали друг друга запасные.

Но кругом не было видно ни одного строения. Поезд остановился прямо в поле. Очевидно, впереди какое-то препятствие.

— Красный фонарь! — заметил кто-то.

В самом деле, на ближайшем железнодорожном посту зажгли красный фонарь, означающий, что путь закрыт. Скоро выяснилось, что впереди провалился мост, и поезду придется всю ночь простоять, пока его не починят.

— Кто желает, может выйти! — отворив дверь, сказал кондуктор.

Запасные не заставили себя просить и дружно высыпали в темноту на свежий воздух. Из других вагонов тоже выходили пассажиры. Но они отнеслись к происшествию отнюдь не спокойно и безропотно.

— Безобразие! — кричали господа из второго класса.

— Да что они там ослепли, что ли? Не могли раньше починить? Торчи теперь всю ночь в степи! — бушевал первый класс.

А запасные приняли все гораздо хладнокровней. Неожиданная остановка только удивила, но не рассердила их. Они уже чувствовали себя солдатами, для которых терпение и покорность — первая обязанность.

— Давайте полежим на траве! — послышались голоса.

— Пускай господа спят в вагоне, чтобы не простудиться. А нам и тут хорошо, на траве под синим небом! — смеялись другие.