Юрий Пронякин - Ставка на совесть

После ярко освещенного класса давящая чернота ночи ослепила Ивана Прохоровича. Но он не стал ждать, когда глаза привыкнут к темноте, и пошагал наугад, скорее осязая, чем видя, протоптанную в зарослях тропку. Ноги то и дело на что-то натыкались, а по выставленной вперед руке стегали слившиеся с темнотой ветки; раза два они звонко щелкнули по козырьку.

Иван Прохорович отпихивал носками сапог подвертывавшиеся комья земли и сучья и клял себя за то, что зашел в класс: только настроение испортил. И тем, что столкнулся с нарушением порядка, и тем, что не поступил, как должен был по праву требовательного командира.

В последнее время он, наблюдая бескорыстную старательность нового секретаря в работе, стал относиться к нему по-иному, более того, дал партийным руководителям свободу действий: в их дела старался не вмешиваться, лишь бы они не трогали его.

Ивана Прохоровича вполне устраивала такая расстановка сил. И если бы вокруг него опять заварилась каша, вряд ли бы кто-нибудь стал, как на достопамятном отчетном собрании, винить его в администрировании, зажиме и прочих бюрократических грехах. Нет, он, полковник Шляхтин, больше не зажимает и не ущемляет. Однако и нынешняя его позиция почему-то не нравится начальнику политотдела.

В один из первых лагерных дней Ерохин с утра заявился в полк. Вместе с замполитом Неустроевым обошел чуть ли не все подразделения, а вечером заглянул к Шляхтину:

— Извини, Иван Прохорович, что я к тебе — под занавес: утром тебя не застал, потом самого дела закрутили.

Ерохин пожал Шляхтину руку и без приглашения сел на старый, с высокой спинкой кожаный диван, выглядевший в строгом командирском кабинете нелепым излишеством. Шляхтин вышел из-за стола и сел рядом. Закурили.

— Как поживаешь? — дружеским тоном произнес Ерохин и выжидательно посмотрел на собеседника.

Шляхтин усмехнулся:

— Как вол на току: от зари до зари на солнышке.

— Зато другие у тебя в тени.

— Кто же? — Шляхтин насторожился.

— Изварин, к примеру. Твой боевой зам.

Ерохин лукаво прищурил глаза. Шляхтин сжал челюсти, на скулах взбугрились желваки. Но тут же отошел и спокойно разъяснил:

— Изварину обижаться не на что: я предоставил ему полную свободу.

— И замполиту, и секретарю партбюро — тоже? — с легкой иронией в голосе опросил Ерохин, не отводя от яйца Шляхтина пристального взгляда.

— А они чем недовольны?

— Формально — ничем. А по существу… Пойми меня правильно: я далек от мысли в чем-то упрекать тебя. — Ерохин придвинулся к Шляхтину и рукой притронулся к его колену. — Но мне думается, Иван Прохорович, что ты с одной обочины перемахнул на другую.

— То есть? — густые брови Шляхтина взметнулись и застыли, точно крылья встревоженного ястреба.

От прямого ответа Ерохин уклонился, зато спросил:

— Скажи мне, Прохорыч, как на духу: сколько раз приходил ты к своим заместителям и секретарю партбюро с какими-то рекомендациями, предложениями, за добрым советом, наконец?

— А есть на меня по этой части жалобы? — ощетинился Шляхтин.

— Нет.

— Так о чем тогда разговор?

Шляхтин привалился к спинке дивана и закинул правую ногу, которой все еще касалась рука Ерохина, за левую; голенище сапога засияло отраженным светом лампочки, свисавшей с потолка.

— Разговор вот о чем… — выпрямившись, спокойно сказал Ерохин. — Что ты держишь себя с ними как начальник с подчиненными. И только. Оговариваюсь: ты им не отказываешь в разъяснении очередных задач и свои соображения даже излагаешь. Но делаешь все это лишь тогда, когда они к тебе приходят. И получается: ты им нужен, они тебе — нет. А ты же командир-единоначальник… Ты должен опираться на них…

Шляхтин нетерпеливо поставил ноги рядом и всем корпусом повернулся к Ерохину.

— Выходит, я не опираюсь? — побагровев, перебил он начальника политотдела.

— Опираешься. Но как? По стойке «смирно» у себя в кабинете?

Высказав это, Ерохин сделал глубокую затяжку, но папироса погасла. Он приподнялся с дивана и положил окурок в тяжелую мраморную пепельницу, точно вросшую в стол.

Шляхтин проследил взглядом за неторопливыми движениями начальника политотдела, ожидая новой порции внушений. Но Ерохин, казалось, забыл, о чем он только что говорил, и, усевшись поудобнее, принялся рассказывать о своем посещении полка. В первом батальоне, как он узнал, вчера проходило партийное собрание, на котором коммунисты обстоятельно обсудили итоги зимнего периода обучения и высказали много дельного по части организации летней учебы.

— Интересное собрание, весьма интересное. Ты, случайно, не был на нем? — Ерохин искоса поглядел на Шляхтина.

— Нет, — буркнул тот.

— Жаль. На таких собраниях нам, руководителям, бывать не мешает.

Шляхтин промолчал. Иначе пришлось бы сознаться, что о собрании слышит впервые, — он, который всегда бывал в курсе всех полковых дел! Виноваты тут, конечно, Хабаров и Петелин: почему не предупредили? Пошел бы он на собрание или нет — другой вопрос. Но знать о нем должен был.

Недовольство виновниками его неосведомленности отразилось на лице Ивана Прохоровича. Ерохин же принял это за признание самолюбивым полковником своих промахов и решил: на сегодня с него хватит.

— Наговорил я тебе, — сочувственно сказал Ерохин, — не обижайся. Да и не за этим пришел. Хочу посоветоваться с тобой… — Давая Шляхтину время переключиться с одного на другое, Ерохин снова стал закуривать. — Вот какое дело, Прохорыч, — продолжил он после паузы. — Осенью Военный совет округа будет вручать лучшим полкам переходящие знамена. Слыхал, поди? Отлично… Почему бы вашему полку не включиться в борьбу за Знамя? Коллектив у вас сильный. Командир — тоже, хотя иногда… — Ерохин улыбнулся и покачал головой.

— Надо подумать, — ответил Шляхтин.

И по тому, что сказал он это не сразу и очень серьезно, Ерохин решил: ему удалось высечь искру, которая не погасла тут же.

— Подумай непременно! — одобрил он и погрозил пальцем: — Только не в одиночку.

Разговор этот происходил с глазу на глаз, миролюбиво, тем не менее Ивану Прохоровичу стало не по себе. И главным образом потому, что Ерохин развенчал в нынешнем поведении Ивана Прохоровича именно то, что последнему казалось неуязвимым. Было отчего прийти в дурное настроение… Однако выручило Ивана Прохоровича предложение Ерохина начать борьбу за переходящее Знамя. Зная свой полк, Шляхтин не мог сказать, что непременно выйдет победителем. Но сама мысль о борьбе манила полковника.

В последнее время жизнь в полку текла ровно и относительно спокойно — без ЧП и передряг. Это, конечно, отрадно. Но Иван Прохорович после отчетно-выборного собрания временами чувствовал себя, как рвущийся на передовую солдат, которого, однако, после тяжелого ранения выписали из госпиталя со свидетельством «Годен к нестроевой». Полковнику Шляхтину нужно было дело, которое захлестнуло бы с головой его самого, а по детонации — и весь полк. Вот такое дело он и увидел в походе за переходящее Знамя.