Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

— Вот что, Матвей Степаныч… Завтра в райкоме будут заслушивать меня по известному вам вопросу… — Он посмотрел на шофера. Тот стоял у машины, направив в сторону разговаривавших красную хрящину правого уха. После взгляда Дмитриева шофер принялся протирать зеркало. «Надо бы спросить у него про разбившихся на перекрестке!» — сработала память.

— Ага! По вопросу! И какую ты мне навозину поднесешь? А? Все сплетни собрал или еще не все?

— Сплетни — ваша пища, Матвей Степаныч. Вы живете доносами своих приверженцев. Кто плохо о вас сказал — вон! Кто посмеялся над вами — вон!.. Что же касается моей позиции в отношении вас, то она крепка. Будьте спокойны: у меня есть что сказать в обоснование своего вчерашнего поступка! — Дмитриев подергал плечом.

Бобриков засопел. Жест этот парторга не нравился ему, он будто сулил что-то нехорошее, уже приготовленное на его голову, и только стоит вот так пошевелить плечом секретарю, как откуда-то из-под лопатки или из-за пазухи вывалится это «что-то», подобно камню, и придавит…

— Ты вот что… Если ты это всерьез, то брось, пока не поздно, а то… Это не метод, понимаешь… Надо было поговорить…

— С вами говорить бесполезно. Я пробовал в течение полугода и понял, что надо действовать. Все получилось несколько скороспело и не согласовано с райкомом — это моя вина, но то, что я начал, я доведу до конца. Возможно, меня и не поймут в райкоме…

— Да? И тогда что? — приоскалился Держава настороженно.

— Тогда я обращусь за советом в областной комитет партии.

— Куда, куда? — улыбка медленно сползла с лица Державы.

— Я сказал: в областной комитет партии. И не беспокойтесь: меня примут и выслушают!

— Я тебя… я тебя обезврежу раньше!

— Обезврежу… Гм! Любопытный жаргончик! Ну, так вот что, Матвей Степаныч: я ничего не боюсь, ведь я — донкихот!

Бобриков насторожился.

— Откати! — кивнул он шоферу, и тот мышью юркнул в кабину, отогнал машину метров на сто, остановился на обочине. — Ну, ругаться будем или мириться? — спросил он Дмитриева и сам же поспешно ответил: — Я думаю, мириться: худой мир лучше доброй ссоры. Ты наскочил на меня… А, да ладно! Я, коль хочешь, могу вытащить Маркушева из тюрьмы. Так и быть!

— Так и надо! Ведь довели его до такого состояния.

— Ладно, ладно! Кто довел, за что довел — не о том речь! Сказал — вытащу, значит, вытащу. Позвоню прокурору, пусть не наваливается, а сам заявлю, как свидетель, что ничего такого не было… Только ты… Это… Получится игра в одни, понимаешь, ворота. А надо, чтобы в обои, ведь я же, как человек…

— То есть как это — в обои?

— То есть! Будто не понимает! Где так на лету схватывает, а тут — то есть! Дело делается так: я Маркушева твоего…

— Он не мой.

— Ну хорошо, хорошо! Значит так: я сегодня Маркушева не сажаю, а ты завтра…

— Вы что же — прокурор?

— Пошлю Сорокину вместо суда на работу. Суд отложат, а там она возьмет дело назад, или как там у них?.. А за это ты завтра в райкоме скажешь, что напраслину на меня взвел, погорячился, мол. Бывает… Ты что? Ты что? Да я тебя за это!..

Дмитриев, однако, уже крепко держал его за воротник. Он притянул тучную, рыхлую фигуру грозного директора к себе, увидел как никогда близко кустики его бровей — испуганно вскинутые белесые кочки — и не смог удержать в себе поднявшийся было гнев.

— Убирайтесь, пока еще возят, в машину! — оттолкнул он Бобрикова и невольно оглянулся: не видел ли кто эту сцену.

Это видел один шофер.

— Так-так! Так-так! — лихорадочно покивал Бобриков и засеменил к машине, покидывая в стороны носками ботинок. — Теперь посмотрим! Ладно! Понимаешь…

Дмитриев отвернулся, поплевал на ладони и крепко растер их, будто готовился к новой схватке. «А все же напрасно, — подумал он тотчас. — И хорошо еще воротник не оторвал…»

Он направился зачем-го к детсаду — по привычке, должно быть, но вспомнил, что Ольга и сын уехали к теще, вернулся на дорогу и пошел в контору. «Ничего, скоро вернется, потешит гордыню и вернется, только бы белый грибок выздоровел», — подумалось о сыне, но даже болезнь малыша и обида за сумасбродство жены не заслонили Бобрикова, его свинцовое, кабанье упорство, и долго бесновались в глазах белесые кочки директорских бровей. «О, проклятье! Да неужели там не разбираются в людях? Неужели им еще нужен этот робот-хам?»

— Привет начальству!

Дмитриев вскинул голову и увидел в пяти шагах, на обочине дороги угрюмого человека лет тридцати пяти. Он стоял в вольной позе, полупальто нараспашку, руки в карманы. Зимняя шапка сдвинута на глаза, остро покалывающие из прищура. Лицо тонкое, неглупое, продольно отчеркнутое складками по щекам. Пожитое лицо.

«Маркушев-второй», — тотчас признал Дмитриев породу и приостановился. Отволгли окаменевшие скулы.

— Здравствуйте! Чем могу служить?

— Зачем служить? — Маркушев неторопливо подошел и вынул пачку дешевых сигарет.

— Спасибо… — Дмитриев взял сигарету автоматически, хотя не курил с армейских лет. Прикурил из жесткой ладони Маркушева.

Дмитриев рад был этой остановке, всем нутром ощущая, как опадает в нем окалина, остывает все понемногу. Маркушев прикурил от самого хвостика спички и не отбросил ее, а задавил в шершавых пальцах.

— А ты, секретарь, человек! — сказал убежденно и направился к механической мастерской.

До того как попасть в тюрьму, он работал механизатором, тянуло, видать, к металлу — это Дмитриев знал по себе.

Вот тут попробуй и поработай: объявлено было каждому лично о заседании партбюро, а собираются — нога за ногу. Правда, час был выбран не совсем удачный, половина четвертого, но Дмитриев рассчитывал, что к этому времени вернется Бобриков и работники фермы успеют к вечерней дойке. Была у него с утра тайная мысль: назначить заседание не середину дня, чтобы удержать Бобрикова от поездки в город на суд, но не умел, видимо, Дмитриев заниматься этой темной стратегией, да и директор не из тех, чтобы поддаться на эту удочку, он нашел бы десятки отговорок, лишь бы не прийти на заседание, а то и обвинил бы молодого секретаря в неумении работать, раз тот назначает такой неудобный час. Дмитриев и сам понимал, что в этой новой для него работе не все идет так, как надо бы. Хотел посоветоваться в райкоме, но все откладывал на то время, когда сам, своими силами наладит работу внутри организации — в партгруппах и в бюро, — однако дело оказалось и кропотливым и сложным. Конечно, думал он, на отчетно-выборном собрании, если с его кандидатурой все будет в порядке, он предложит обновленный состав бюро, из людей новых, но и их необходимо еще пробуждать, готовить. Вот они идут — нога за ногу, с удивлением оглядываются: нет директора, — нет главного бухгалтера, а без этих величин тут не мыслится даже партийная работа. Порядочек…