Анатолий Марченко - Смеющиеся глаза

Мой возница взглянул на часы и подхлестнул коней.

— А самый веселый — режиссер. Говорун! За говорильню ему хоть трудодни начисляй. И все у него — восторг! Увидит звездочку над лесом, ну самую обыкновенную, и сразу: «Чудо!» Или сосну старую-престарую, разлохмаченную. С нее уже вся смола выветрилась, ей одна дорога — на дрова. И все равно: «Чудо!» И так чистосердечно скажет, что сам посмотришь и так же подумаешь. Костюм у него весь на «молниях». Техника!

Парень говорил, а у меня, помимо моей воли, рождалась зависть к своим собратьям по искусству. Они уже на границе, они уже творят. А я еще не увидел ничего необыкновенного.

— А вот линию жизни он неправильную взял, — вдруг нахмурился парень, и ранние морщинки четче обозначились на его крутом лбу. — Картину запросто сделает. Классическую. По всей стране, вполне возможно, прогремит. А живет он неправильно.

— Как же это понять?

— Понять нетрудно. Как дважды два. Рассказывать длинно. Я вам лучше про свою работу.

Он весь загорелся, когда стал рассказывать о рубке леса. Лучшими минутами своей работы он считал те, когда спиленное дерево, со свистом рассекая воздух, устремляется к земле. Он воспевал ту самую картину, на которую я обычно не мог смотреть без содрогания: слегка поколебавшись, словно еще не поняв, что жизнь окончена, не успев проститься с землей и небом, падает навзничь, чтобы больше уже никогда не подняться, красавица сосна. Падает с надрывным, раздирающим душу стоном.

— Лес — это целая поэма, — задумчиво сказал я, выслушав парня. — И нельзя только мерить его на кубометры.

— При чем здесь поэма? — удивился он. — Из поэмы хаты не выстроишь. У нас норма, сроки, процент. Может, по-вашему, береза — это песня, а по-моему, — стройматериал.

Мы горячо заспорили. Я рисовал ему, как рождается в лесу серебристый колокольчик ландыша, как настырно пробивает сыроватую мшистую землю первый подосиновик со шляпкой, вспыхивающей жарким огоньком, как безудержно плачет раненая береза, как благодарны лесу речки и родники. Парень хитровато улыбался, всем своим видом показывая, что все, что я ему говорю, для него не новость, и стоял на своем. Спор так захватил меня, что я не заметил, как телега остановилась.

— Приехали, — строго сказал парень, погасив улыбку.

Я привстал со своего сиденья и осмотрелся. С обеих сторон по-прежнему стоял лес. Здесь было много берез. Но ни вблизи, ни дальше я не заметил ни одной постройки.

— Да где же поселок? — спросил я в недоумении.

— А вот тут, за березняком, — ответил парень.

Мы вылезли из телеги, и сразу же за деревьями я увидел арку, выкрашенную в зеленый цвет, и красный, успевший слегка полинять флаг на мачте.

— Застава? — обрадованно спросил я.

Парень покосился на меня. Теперь глаза его не смеялись, и мне показалось, что он не понимает, почему я говорю таким радостным тоном.

— Застава, — подтвердил он, все еще недоверчиво поглядывая на меня. — Тут у нас все дороги ведут на заставу, какую ни возьми. А новенькие сперва с начальником знакомятся. Как говорится, визит вежливости. Пройдемте?

Поняв, что я не сопротивляюсь, парень разочарованно взглянул на мое спокойное лицо, но пошел рядом сильной молодцеватой походкой. Хмурый большеглазый часовой молча открыл калитку. Едва мы миновали ее, как нам навстречу поспешил высокий сухощавый сержант.

— Привет дружинникам, — внушительно поздоровался он, пожав руку парня своей жилистой шершавой ладонью. — Задержал, что ли, Павел?

— Да вот разберись, товарищ Ландышев! — неопределенным тоном проговорил тот, махнув рукой куда-то в сторону.

Сержант вопросительно оглядел меня с ног до головы пристальным взглядом. Я предъявил паспорт и сказал, что хотел бы видеть начальника заставы. Ландышев перевел мечтательные глаза с фотокарточки на мое лицо и улыбнулся:

— Все в порядке.

— Значит, свой? — неуверенно спросил Павел.

— А тебе как хотелось? — поинтересовался я.

— Так ведь он думал, что вы будете одиннадцатым, — ответил за Павла Ландышев. — У него уже десять на счету.

— Вы уж извините, у нас так заведено, — отвернувшись, проговорил Павел.

— Правильно действуешь, — пожал я ему руку. — Мы еще встретимся. Рассказывать ты мастер, не хуже того режиссера. И отличный дипломат. Кстати, и с Нюрой меня познакомишь.

— С какой Нюрой? — удивился он, но тут же спохватился. — А, вон вы про кого. Только ее не Нюрой, а Валей зовут. И не невеста она мне пока что.

Он еще больше раскраснелся и замолчал.

— Да сюда ли я попал? — спохватился я. — Может, ты меня на другую заставу завез? Кто здесь начальник?

— Капитан Нагорный.

— Ну, спасибо за доставку.

Павел направился к подводе.

— Если можно, я подожду здесь, — попросил я.

— Хорошо. Я сейчас доложу начальнику заставы, — согласился Ландышев.

Я сел на скамейку и с интересом осмотрелся вокруг. Двор заставы, огороженный невысоким дощатым забором, радовал своей чистотой и уютом. С обеих сторон под окнами были посажены цветы. Издали они напоминали искусно сотканный коврик. Вся территория заставы была использована по-хозяйски, ни один квадратный метр ее не пустовал. Слева от жилого здания, сразу же за невысокими складскими помещениями, я увидел совсем еще молоденький сад. Вокруг сада росли ягодные кусты, образуя живую изгородь.

Вернулся дежурный.

— Капитан сейчас придет, — сказал он.

— Хороший у вас сад, — заметил я Ландышеву.

— К нам даже на экскурсию ездят. С других застав, — не без гордости произнес он. — А секрет простой. Капитан порядок завел: каждый пограничник должен о себе память оставить — фруктовое дерево посадить. Скоро здесь места не будет, за территорией сажать начнем.

— Недурно бы такой порядок на всей земле завести, — поддержал я сержанта. — Говорят, в одной восточной стране человек не имеет права жениться, пока не вырастит дерева.

— Здорово! — восхищенно воскликнул Ландышев. — Разумная инициатива!

Ландышева позвали, и он ушел в помещение. Я продолжал рассматривать все, что было вокруг меня.

У самого крыльца висел большой плакат. На нем была изображена мачта высоковольтной линии. Возле нее — пограничник с автоматом. Снизу к мачте тянутся крючковатые хищные лапы империалистов, но их грозно предупреждает надпись:

«Не трогать. Опасно! Ясно?»

Меня удивила тишина. Окна жилого здания были закрыты ставнями. И если бы не часовой, то можно было подумать, что все здешние люди куда-то ушли и неизвестно, когда вернутся. Ни одного звука не было слышно вокруг. Только на чердаке конюшни время от времени вкрадчиво и нежно ворковали голуби.

Неожиданно за моей спиной раздались быстрые, уверенные шаги. Я обернулся. Ко мне подошел совсем еще молодой капитан. Его выразительные серые глаза смотрели на меня со спокойной сдержанностью и едва уловимой грустью. Они были так чисты и глубоки, что мне на миг почудилось, будто я заглянул в тихие лесные роднички. Тщательно отутюженная гимнастерка сидела на нем ладно и красиво, плотно облегая некрупное, но сильное тело.