Геннадий Семенихин - Летчики

Мочалов положил на стол макеты самолетов и, вытянув руки по швам, смело посмотрел на Шиханского.

— Товарищ полковник, моя карьера — честно служить родине, и запомните, что никакими угрозами вам ее не испортить. В любом ранге и любой должности я буду продолжать эту карьеру… пока, — он чуть не задохнулся от стеснившего грудь волнения, — пока бьется в моей груди сердце.

И, круто повернувшись кругом, широкими шагами он вышел из кабинета.

В приемной было тихо. Бесшумно двигался маятник стенных часов под резной кукушкой: влево-вправо, влево-право. Посетители — их было четверо — сидели на мягких стульях, равнодушно просматривая газеты, взятые со столика у адъютанта. Один только полковник Анисимов, заместитель Шиханского, расхаживал по комнате, мягко ступая по ковру. Внимательно взглянув на покрасневшего от волнения лицо подполковника, он приостановил шаг.

— Ну что, горячей была аудиенция? — спросил он, подмигивая.

— Отсюда, вероятно, многие так выходят, — усмехнулся Мочалов, — как после пожара себя чувствуешь.

Анисимов взял его за локоть и в самое ухо, шепотом, чтобы не слышали остальные, сказал:

— А ты не ершись, не ершись, не ты первый, не ты и последний. Из этого кабинета только те удовлетворенными выходят, кто умеет вовремя поддакнуть. А ваши атаки на учении — блеск. Прямо скажу.

Их разговор прекратился, потому что в эту минуту над головой адъютанта раздался отрывистый звонок. Адъютант торопливо раскрыл дверь в кабинет, и все, находившиеся в приемной, услышали голос Шиханского:

— Анисимова ко мне. А этот командир полка пусть немедленно улетает в Энск. Нечего ему здесь делать. На разборе закончим с ним.

Адъютант закрыл за собой толстую, обитую клеенкой дверь и, выразительно посмотрев на Сергея, пожал плечами:

— Вы, очевидно, слышали?

— Слышал, — мрачно ответил Мочалов и снял с вешалки свою фуражку, — счастливо оставаться, товарищи офицеры.

Связной самолет тарахтел над зеленеющими отрогами гор, над пастбищами, где бурыми пятнами передвигались колхозные стада. Мотор трещал весело, и под крыльями пестрый покров земли тоже казался веселым: искрились разлившиеся речушки, поблескивала вода в дорожных колеях. Мочалов на этой небольшой высоте залюбовался пейзажем и вдруг ощутил, что легкость и спокойствие возвратились к нему. «Ерунда! — подумал Сергей о недавнем разговоре с Шиханским. — Ну что он может мне сделать, если я прав! Снять с должности — пускай! Снимет — министру напишу, в ЦК. Не из-за корыстных побуждений полез я в этот спор. Дело государственное мы с Кузьмой отстаивали. А когда так — к чертям все рогатки. Буду бороться!»

От легкого толчка он чуть-чуть покачнулся на сиденье. Это летчик положил лимузин на левое крыло и низко прошел над стайкой серых козуль, выбежавших на лесную полянку. Потешно взбрыкивая ногами, животные разбежались в разные стороны, а летчик обернулся и, посмеиваясь, посмотрел на Сергея. Мочалов покачал головой и погрозил ему пальцем.

Разбор учений проходил в трехэтажном красивом особняке. У подъезда с белыми колоннами, гудя, останавливались «победы» и «газики». Из машин выходили полковники, подполковники. Только одному майору было разрешено явиться на разбор — Кузьме Петровичу Ефимкову. Тяжело ступая по ковру, устилающему мраморную лестницу, Кузьма поглядывал на свои запыленные сапоги.

— Вот дела. Все из-за Мелика, — ворчал он на шофера, — если бы не пришлось эти скаты качать, нам бы хватило времени почистить сапоги… А теперь…

— Ничего, ничего, — подбадривал Сергей.

У входа в зал стоял полковник Шиханский с большой папкой под мышкой и зорко осматривал входящих. Остановив взгляд на сапогах Мочалова и Ефимкова, он брезгливо сморщил губы и покачал головой. За долгие годы службы Шиханский выработал в себе почти автоматическую привычку, встречая подчиненного, особое внимание обращать на его внешний вид. Ефимков, отгадавший мысли полковника, со вздохом покаялся:

— Машина в дороге три раза останавливалась. Времени не хватило себя привести в порядок.

— Несерьезно, товарищи офицеры, — хмуро заметил Шиханский, — тому, у кого нет внутренней дисциплины, не хватает и внешней. — Он взял за локоть Мочалова и отвел в сторону. — А вас могу поздравить. Задали вы нам хлопот. Ох, и влетит же мне за вас. Достоверно знаю, генерал Олешев о ваших атаках на разборе специально говорить будет, пометки у себя в блокноте делал. И вам достанется, и мне заодно.

Мочалов вздохнул. «Раз инспектор осудил, значит, все», — подумал он, хмуро глядя на Шиханского.

— Что же вы молчите. Допрыгались?

— Товарищ полковник, но ведь пленки фотокинопулеметов говорят в нашу пользу. У нас больше «сбитых».

— Пленки, пленки, — зло прервал Шиханский, прижимая папку с бумагами к заметно выдававшемуся из-под парадной тужурки животу, — откуда у вас такая наивность? Можно подумать, пленки — это те гуси, что, по преданию, Рим спасли. Не оправдают вас и пленки. Инспектор ожидал от вас хорошего массированного удара, а вы шестерками противника клевали.

Лицо Шиханского внезапно изменилось, стало почтительным, улыбающимся, внимательным. По лестнице, в сопровождении своего адъютанта поднимался генерал Олешев.

Мочалов и Ефимков вошли в зал. После того как Шиханский окончил рапорт, Мочалов сел и осмотрелся. Он увидел впереди себя ровные линии голов. Все ряды были заняты.

Мочалов впервые присутствовал на таком ответственном заседании и чувствовал, что волнуется. Он беспокойно оглянулся на Ефимкова и обрадовался, встретив его ободряющий взгляд.

— Порядок, дружище, — шепнул Кузьма, — мы сегодня на уровне.

С хозяйской неторопливостью генерал Олешев поднялся на высокую, обитую красным сукном трибуну. Шиханский повернул к нему лицо, весь застыл в ожидании. Олешев гулко кашлянул.

— Товарищи офицеры! Заранее хочу вас предупредить, что я не отношусь к числу инспекторов, имеющих обыкновение говорить на разборах лишь половину замеченного и написанного, а вторую половину выкладывать только в Москве. Правда, принято говорить, что слово серебро, а молчание золото, но я предпочитаю начистоту выкладывать свои мысли и замечания.

По залу пронесся оживленный говор и тотчас смолк.

— Я — инспектор. Даже генерал-инспектор, — продолжал Олешев, — и к вам приехал не с задачей выискивать пороки и громить. Долг инспектора, находящегося в войсках, изучать жизнь, анализировать ее в разных проявлениях, вскрывать и бороться со всем отрицательным, внедряя ценное, доброе и разумное. Иногда, правда, бывает, что отрицательное при этом цепляется, удерживается. Вот тут уж ничего не сделаешь, приходится инспектору применять и нажим, дабы освобождать от него хорошее и ценное.