Геннадий Семенихин - Летчики

— Садитесь, — кивнул Мочалов.

Сеничкин быстро собрал готовальню, разбросанные цветные карандаши и попросил разрешения пойти в клуб на репетицию. Правда, репетиция начиналась еще через час, но писарь подумал, что своим присутствием может обременить командира. Мочалов попросил у Сеничкина летные книжки Карпова и Цыганкова и разрешил идти.

Оставшись с Ефимковым, Мочалов подробно расспросил его, как летают Карпов и Цыганков, что им хорошо и что труднее дается в технике пилотирования.

Первым пришел лейтенант Карпов. Он был среднего-роста с усиками и подвижными темными глазами на обветренном лице. В разговоре лейтенант производил впечатление человека застенчивого и немногословного. Беседа Мочалова и Карпова вначале состояла из коротких вопросов и ответов: где родился, какое образование, где отец и мать.

Ефимков стоял, облокотившись о подоконник, курил. Смотрел на Сергея равнодушно прищуренными глазами. По всему было видно, ни вопросы, ни ответы его не интересовали. На лице у Кузьмы Петровича было написано: «Для тебя, Сережа, все это в новинку, а я Карпова как облупленного знаю». Тем временем майор еще раз вспомнил прочитанные утром в личном деле Карпова фразы из характеристики инструктора:

«В зачетном полете в зону у курсанта Карпова вышел из строя мотор. Обрыв шатуна грозил вызвать пожар. Благодаря хладнокровию и хорошей технике пилотирования Карпов успешно спланировал и посадил самолет на соседний аэродром. Начальником авиашколы объявлена благодарность и предоставлен краткосрочный отпуск с поездкой на родину».

Мочалов ладонью откинул назад волосы.

— Так что, лейтенант? — ободряюще улыбнулся он. — Значит, попали в переплет однажды?

Карпов внезапно оживился. Выражение застенчивости сбежало с лица. Подробно и торопливо стал он рассказывать о том, как давно, еще курсантом, пилотировал в золе аэродрома и обнаружил грозные признаки опасности, как передал об этом по радио на землю и, получив разрешение «в крайнем случае» покинуть машину, решил во что бы то ни стало сесть и начал планировать.

— Страшновато было? — подбодрил летчика Мочалов.

Карпов отрицательно покачал головой.

— Времени на испуг не осталось. Только вот когда из самолета вылез, рубашка к спине прилипла.

— А мыслишка выпрыгнуть на парашюте не появлялась?

— Появлялась… Только я Чкалова вспомнил, товарищ майор. Он никогда бы на моем месте не покинул самолет… Вот и я так решил.

— Ишь, куда хватил! — засмеялся Ефимков, нагибаясь над столом и гася в пепельнице папиросу. — В Чкаловы метишь?

Карпов густо покраснел, и губы у него задрожали. Приложив ладонь к груди, он горячо возразил:

— Да нет же! Не поняли вы меня, товарищ капитан. Разве я осмеливаюсь себя с таким человеком сравнивать! Но учиться у него, подражать ему, разве это плохо!

Словно ища поддержки, лейтенант поглядел на нового командира эскадрильи. В знак одобрения Мочалов слегка наклонил голову.

Сергей встал, прошелся по комнате.

— Ну что же, лейтенант, — подытоживая разговор, заключил он, — думаю, мы с вами ссориться по службе не станем. Летаете вы, как видно из документов, уверенно, хорошо. Надеюсь, так и будете продолжать?

— Постараюсь, товарищ командир, — поднялся со своего места летчик.

Когда шаги Карпова стихли в коридоре, Мочалов сказал:

— По-моему, хлопец толковый.

— И на земле и в воздухе, — сказал Кузьма.

Майор задумался. Припомнился разговор с генералом о летчиках эскадрильи. Молодежь! Учиться в авиационных школах стали в суровые годы войны… Вот только что ушедший Карпов. В сорок втором году, когда Мочалов держал в руках штурвал боевой машины, он был подростком и таскал в школьном ранце учебники для седьмого класса. Или Пальчиков, тот самый, что слишком часто ошибается в воздухе, но зато много резонерствует на земле, «желая набить себе цену», как говорит про него Кузьма. Он тоже стал учиться в авиашколе после войны. Или курчавый Спицын с мальчишеским пушком на щеках, всегда возбужденный и взволнованный, если речь идет о полете, готовый расплакаться от неудачной посадки. Он тоже из категории недавних десятиклассников. Один Цыганков — командир звена с фронтовым опытом: у него в личном деле значились записи о многих боевых вылетах.

Мочалов с интересом ждал его в этот вечер, и когда старший лейтенант ровным, спокойным голосом доложил о себе, приподнялся, шагнул навстречу, радушно улыбнулся.

— Отлично, присаживайтесь.

Цыганков сильной смуглой рукой придвинул табурет.

— С вами у меня разговор особый, — дружелюбно сказал майор, — и как с летчиком и как с секретарем партбюро.

За окнами легли зимние сумерки, и одной электрической лампочки в комнате было явно мало. Сергей включил настольную.

— У меня в девятнадцать тридцать указания по полету, — вспомнил Ефимков. — Разрешите идти, товарищ командир?

Захватив планшет, Кузьма Петрович ушел.

Теперь они двое: Мочалов и Цыганков, командир и секретарь партийной организации. Цыганков садит в полосе света от настольной лампы. Это позволяет майору хорошо рассмотреть старшего лейтенанта. На узком смуглом лице с заостренными скулами словно застыло то деловое, озабоченное выражение, какое свойственно людям, привыкшим много работать и даже в свободное время думать о своем труде. Будто в шутку, под стать фамилии, природа наградила старшего лейтенанта жесткими черными волосами и раскосыми глазами цвета затвердевшей смолы.

— Я о вас знаю, — бойко сказал Цыганков.

— Откуда? — удивился Мочалов.

— Мы в сорок четвертом году на одном фронте находились, только в разных дивизиях. Я первые вылеты совершал, когда ваш удар с бреющего по переправе командир полка с нами на специальном занятии изучал. Мы прикрывали тогда штурмовиков, ваших соседей.

— Горячие были денечки, — тепло улыбнулся Мочалов, — тот, кто в ту пору принимал боевое крещение, хорошую школу прошел. — Он поморщил лоб и вдруг обрадованно воскликнул: — Постойте, постойте, так и мне ваша фамилия знакома… Как же я не вспомнил сразу! Во фронтовой газете был снимок напечатан: обломки «фокке-вульфа-190», сбитого под Познанью, и летчик, попирающий их ногами.

— То был девятый по счету, последний сбитый мною.

— И корреспонденция под снимком была напечатана, — продолжал майор, — корреспонденция хорошая, только заголовок очень пышный: «Неистовый лейтенант»… Так будто бы? Я поэтому и запомнил.

— Так, — смущенно засмеялся Цыганков, — надо мной долго потом трунили. Так и говорили бывало: «Это кто в воздухе?» — «Неистовый», или: «Кто «козла» на посадке отодрал?» — «Неистовый». Я и до сих пор эту вырезку храню.

Цыганков спокойно и неторопливо рассказал Мочалову о себе.