Пётр Капица - Правила весны

Нина занята в клубе. Завтра выходной день. Утром вместе со спорткружком она прибежит на лыжах.

— Мы едем в яхт-клуб устраивать места. — Бахнина скользит легко, без устали. Широкими взмахами едва настигаю ее.

— Гром, смотри, какая аппетитная гора. Слетим разок, а?

— Темнеет, не стоит. Осталось еще пятнадцать километров, до темноты не добежим.

— Темноты испугался. Я тебя за руку поведу. Сворачивай на гору.

Она взбирается на гору. Швыряет палки вниз. Сгибается, взмахивает руками… и летит стрелой, взметывая снег. Я за ней.

Лететь, так лететь! Пусть пищит в ушах и режет в глазах… Дышать нечем — внизу надышимся.

Бахнина взлетает на большой бугор и, как громадный снежок, тонет в сугробе. Объезжаю, торможу, но не удерживаюсь и лечу вверх тормашками. Лыжи не сорвались. Они делают на ногах невероятные фигуры… Снег набился — за шиворот, в рукава. Тает и жжет под фуфайкой. Бахнина отряхивается. Ее лицо покрыто мелкими капельками, кажется, что она не хохочет, а весело плачет.

— Ну, как? Еще слетим?

— Нет, довольно. Спина и так ноет. К тому же рукавицы посеял.

Роемся в снегу. Нет рукавиц.

— Ладно, едем. На следующий год дюжина вырастет.

Опять под лыжи течет белая тропа. Режем снежную грудь земли. Ветер с воем рвет одежду.

— Сворачивай на залив. Здесь ближе.

На заливе разгулялся ветрище. Буйствует, вертит волнами колкую ледяную пыль. Волосы Бахниной, выбившиеся из-под шапки, густо посолены инеем. Щеки повишневели и стали бархатными.

Ветер не дает ходу. Бьет в грудь, валит с ног. Наперекор ему рвемся вперед. В жилах гудит и пламенеет кровь. На залив медленно сползает синь. Пустая даль уже темна и зловеща.

— Добавь шагу!

— Попробуй усилить ход, когда ветер швыряет из стороны в сторону.

Ночь опускает свои широкие и тяжелые крылья на залив. Снег скрипит тонко и жалобно.

— Хоть бы один огонек. Туда ли мы едем?

— Едем куда приедем. Разве плохо очутиться в неизвестном месте?

— Хорошо, но не сегодня.

Руки как грабли. Их раньше нестерпимо кололо и жгло, а сейчас точно их нет, они не мои. Ударяю по бедрам… нет рук.

— Стой! У меня руки обмерзли.

Бахнина трет их снегом, а они деревянны и добродушны. Она волнуется:

— Чего ты молчал?.. Ну, куда теперь с такими руками?

Трогает лицо, уши.

— Совсем замерз. Давай обменяемся фуфайками… У меня пушистая, теплая, а твоя, как у дачника.

Снимает непослушную, цепляющуюся за подбородок, уши и волосы, фуфайку. Напяливает свою.

Ну, что мне делать с твоими руками? Слушай, Гром…

Она что-то надумала, но смущается и не может договорить. Я машу мертвыми кистями, сосу их как медведь.

— Постой… Стеснения по-боку… У меня под фуфайкой тепло. Давай руки, отогрею.

Бахнина осторожно кладет мои деревяшки на грудь и прижимает.

От холода вздрагивает и смеется.

— Жаль, что темно. Наверное покраснел, как девчонка. Это лучше, кровь прибьет.

Она хлопает по щекам, трет уши.

— Гром в моей власти!

Когда руки отходят и становятся жарче груди, мы делим ее рукавицы по одной на каждого и скользим дальше.

— А куда едем?.. Теперь ничего не поймешь.

— Надо подождать. Пусть посветлеет.

В сугробе у вздыбившейся навесом льдины роем яму, утаптываем и садимся, тесно прижимаясь друг к другу.

— Только не засыпай. Зимой опасно.

— Учи маленьких!

— Подумаешь — большой. В общем, будем болтать без передышки.

— С полным удовольствием.

— Подожди. Садись ближе, теплее будет. У меня есть интересное… Мы с Нинкой надумали замысловатую штуку. Для этого весь собранный материал придется оформить в инсценировку. Сюда тебя запряжем. Притащим в клуб из мастерских рабочих, мастеров, педагогов. Все начальство и… тряхнем «бурсой». Пусть почувствуют ответственность за все. А то для них фабзавуч, как фабзавуч. Тишь да гладь. А если что и знают, так для них это- «мелочишки». Ну, как?

— Расцеловать вас за это.

— А кого первого?

— Хотя бы тебя.

Она тянет губы…

Густой балтийский ветрище перебрасывает снежные валуны и вертит их каруселями.

— Наша теплота распределена неравномерно. Греется мой правый, твой левый бок…

— Придется обняться. Это неопасно, Гром.

Обхватываем друг друга.

— Нинка хорошая девчонка?

— Конечно.

— А я?

— Ты и сама знаешь.

— Сегодня мы близкие, близкие…

Крылья ночи поседели. Светает. Далеко на снежном поле темный квадрат яхт-клуба.

— Мы взяли слишком вправо. Зря мерзли, осталось чуть добежать.

— Вовсе не зря. Дадим хорошего ходу и согреемся. Хуже то, что ребята скоро появятся, а мы ничего не приготовили. Заблудились… Даже стыдно сказать.

Ноги соскальзывают с обледенелых лыж на нескрипящий, обновленный ветром снег, который неожиданно вспыхивает каскадом крошечных радужных искорок.

— Смотри!

Бахнина в ужасе протягивает руку.

От яхт-клуба по заливу рассыпались темные пятнышки и скользят навстречу.

— Это наши…

Ребята приближаются шумно, смеются, галдят. До нас долетает:

— Эй!.. Чудики!.. Где пропадали?!

Кричим:

— Там уже нет!

Нас охватывают большим кольцом. Кольцо суживается.

— Перемерзли-то как! Эх вы, лунатики!

Прорываюсь сквозь круг. Не слушать же насмешки. Нина нагоняет.

— Как я жалею, что с тобой не поехала. Кружок не работал… Подожди, да подожди же. Тебя оттирать надо. Губы как васильки синие.

Теперь уже Нина издевается над моим лицом, руками. Мнет, треплет их.

— Давай меняться фуфайками. У тебя уже чужая? Бахнина дала? Молодец! Я говорила, что девчата выносливей.

Пушистая фуфайка Бахниной оттопыривается на груди.

Мы летим, обгоняя других, только снег в стороны.

В яхт-клубе зимует с собакой и вечной носогрейкой сторож— старый финн. Он зажигает сухую траву и засовывает в круглую железную печурку. Вспыхивает сухое смолье. На ласковых языках пламени девчата жарят одубевшую мороженую колбасу и хлеб.

— Вставай! Летим на буерах…

На буерах, вытащенных из сараев, закрепляем мачты. Паруса под ветром стреляют и рвутся в неизвестность. Нина завоевывает «Соколенка» — самый крошечный двухместный буер. Она за рулевого, я разгонщик.

Море засыпано тонким слоем снега, кое-где синие плешины льда.

Буер пойдет.

По сигналу вылезают десятиместные великаны и, как солидные судна, медленно плывут, скрипя коньками…

Наш «Соколенок» быстр и вертляв. Он вздымает облака снежной пыли, грудью ударяется в сугробы и вылетает из них, оставляя звенящую завесу.

Нина держит руль и концы паруса. Она низко нагибается, что-то кричит, но ветер забивает рот снегом. Этот же колкий ветер пронизывает одежду и косматыми лапами скребет по телу, делая кожу гусиной. Паруса стреляют и мчат. Лежу на дне лодки, не держась, и щурюсь как кот.