Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь

— Человек одинок всегда, — сказал Петров. — Я говорю — человек, а не молодой человек.

— Тем более утешает, — сказал зять тихо. — Особенно если он грешен. А человек грешен даже не молодой.

Может быть, в словах зятевых был какой-то глубокий смысл или намек, но их основной подтекст торчал, как заячьи уши из невысокой и негустой травы: мол, читайте, дорогой тесть, веселенькое, легонькое, незатейливое — отдыхайте и не трогайте дорогие издания. Дорогие издания сами себе покупайте, тогда и трогайте.

Дочка Анна сказала Петрову шепотом, без подтекстов.

— Холодильником не увлекайся. Баром тоже. Купи себе пива. Мама вам с Гульденом мяса натушит. — Сунула ему в руки тетрадь, обернутую в пестрое. — Прочти обязательно, тебе будет интересно, как деду.

Внук Антоша ничего не сказал. Внук улыбался вежливо. У него, как выяснилось, заданием на лето было выработать японскую непоколебимую маску.

Перед зятевым кабинетом Петров склонял голову. Один гарнитур финской фирмы «АСКО» — «Футура». Другой гарнитур — «Орион», полуампир ленинградской мебельной фабрики «Интурист», фанерованный красным деревом. Кресла — «Лесная дрема». Диван — «Ложе ангелов». Много книг. Много-много. Может, зять их все прочитал? Может быть, — зять Петрова был физически сильный. И вообще, что Петров знал о своем зяте? Иногда Петрову казалось, что зять у него инкубаторный.

Лидия Алексеевна Яркина, завотделом феноменологии, доктор наук, имеющая слабость к драгоценным камням голубого цвета, сказала, что зятьев не следовало бы называть уменьшительными именами — к примеру, Вовами, — от этого зятья мельчают и вырождаются.

У Петрова был крепкий зять.

Петров перелистывал детективы, когда зазвонил телефон. То была Софья.

— Ну как вы там? Позови-ка Эразма.

— Его нет. Он ушел сразу.

— Ну и прекрасно. Звонила Анна с дороги, просила проверить.

Через минуту раздался звонок в дверь. Гульден прижал нос к щели и завилял хвостом.

Вошел Эразм.

— Петров, я тут с тобой поживу. Мы с моей Матреной в топоры пошли.

День, начавшийся так красиво, погас, будто в аквариуме с электрическими рыбками и маленькими шустрыми осьминогами выключили подсветку.

Эразм перелистывал дорогие издания по искусству.

— Смотри, Петров, — говорил он. — Все бабы у этих модерных художников страдают отсутствием тазовых функций. — Он ставил крепким ногтем кресты на женских телах Модильяни. — Петров, что с тобой? Чего это ты побледнел? Сердце?

— Я не могу тебя здесь оставить, — сказал Петров. — Дома — пожалуйста. А здесь… — Он беспомощно оглядел красивую квартиру, где мог бы найти себе место напольный позолоченный канделябр из комиссионного магазина «Бронза».

— Да ты не переживай, — говорил Эразм. — Я на полу посплю. На ковре. И Гульдену веселее будет. И теплее. Я же как печка.

— Не терзай, — пробормотал Петров. — Не могу я. Тут я тебя оставить не могу. Это выше.

— Раб ты, — сказал Эразм Полувякин. — Ты еще не раздавил в себе гадину. Идем шапки заказывать.

По дороге в ателье Эразм развивал мысль, что жена Петрова Фекла, «или, как ее там, Ефросинья», гораздо значительнее своего дорогого мужа и как личность и вообще. По крайней мере она-то может принимать решения. «Выше нее только безусловно великое — скажем, возраст».

— Потому что мужики друг перед другом заносятся. Когда мужики друг перед другом заносятся, баба берет верх. А это, Петров, плохо. Вот ты меня переночевать не пустил, а это тоже плохо… Петров, ты же ведь никогда не думал, что, разреши нам проживание в гостиницах с недорогой оплатой и неограниченным сроком, сколько бы мужиков предпочло одиночество.

Лет десять назад Эразм Полувякин ушел от своей первой жены Ариши, женщины светлой, тихой и доброй, — как все считали, такой, какая ему, шумному и непоседливому, нужна была. Ушел из центра города на Гражданку к яркой, губастой и тоже шумной, чьего имени никто не знал, поскольку Эразм называл ее то Рашель, то Изольда, то Жоржетта, то Мотря, то Лизхен, то Фекла, то просто Киса и Задница.

Вторую жену Эразма Петров и видел-то, может быть, раза три, а вот о первой, поскольку жили они в одном доме, имел мнение жесткое: Ариша, обидевшись, могла месяцами молчать.

— Не дом родной, а склеп фамильный! — кричал в таких случаях Эразм.

Но когда, как сейчас, приходилось ему себя жалеть, он включал в эту жалость и Аришу.

— Вот, Петров, меня все уважают и Аришу уважают, только ты нас с нею не уважаешь. Я каждый день принимаю душ, а ты меня не берешь ночевать. Мелкий ты, Петров, человек.

— Стой, — сказал ему Петров. — Я придумал. Есть место, где ты сможешь пожить. Получше, чем у моей дочки Анны. Пойдем.

Они возвращались из ателье, где им обмерили головы. Впереди них, наслаждаясь запахом столбов и подвалов, бежал Гульден.

Семиэтажный дом с бетонными матросами поверх карниза выглядел под теплым небом скромнее — холод неба возвеличивает архитектуру.

Рампа Махаметдинова кивнула Петрову, как подчиненному, с высоты автокара. Но, глянув на расхлыстанного Эразма, вдруг засмущалась.

— Слышишь, Петров, это твой друг нэ художник, нэт? — И, не дожидаясь ответа, заявила: — Теперь думаю в режиссеры пойты. Режиссеру много знать надо. Все про любовь. Скажи, есть такой учебник, где все про любовь?

— Жизнь, — сказал Петров.

— Разве это жизнь? — Рампа взмахнула когтистой лапкой.

— Иди в стеклодувы, детка, — сказал Эразм и положил ей руку на плечо.

— Сными, — прошипела Рампа. — Художник, а совсем дурак.

Кочегар, оглядев Эразма, спросил:

— Надолго?

— Я плаваю. — Эразм принялся извлекать из карманов пакеты с японским растворимым супом. — Опохмеляет, я вам скажу!

Знакомство их произошло просто и логично. Петров отметил, что и похожи-то они друг на друга, и роста равного, и объема.

Помещение № 1 было пустым и гулким.

— Где Шурики? — спросил Петров.

— Мальчика отправили на юг, поправлять здоровье.

Петров подумал: «Все как по нотам».

Помещение № 2 уходило в бескрайность, и не было в нем надувных розовых лодочек-матрацев и клетчатых пледов цвета календулы.

— А эти где?

— Эти на Рижском взморье. У них порядок. Она его похоронит, сама пойдет в монастырь.

Эразм, горячась, кинулся доказывать с точки зрения врача и умного человека, как полезны были женские монастыри, как они спасали общество от истеричек, нимфоманок, кликуш и просто-напросто страшненьких.

В помещении № 3 стены были выкрашены бирюзовой эмалью.

— Рампа боролась.

Петров не понял.

— Замазала Рампа свою любовь нитровинилхлоридом… Петров, может быть, тебе интересно — дурында, с которой ты в кино бегал, укатила в отпуск к отцу.

Петров охрип.

— Откуда ты знаешь?

— Тетя дворник сказала. Это ты по артисткам — я по дворникам.