Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь

Костя все еще читал рукопись Петрова и день ото дня становился все молчаливее, даже как будто злее. Прыщей на Костином лице поубавилось. Он говорил на этот счет:

— Я регулирую метаболизм дерзостью. — Он и сейчас дерзил, вопрошая несколько в нос: — Лидия Алексеевна, дорогая, о чем это вы, голубушка, задумались?

Лидия Алексеевна уголком платка сняла с ресниц слезинку. «Ого, — подумал Петров, — значит, крепко ее задели».

— Задумалась я о «Курочке Рябе», — сказала Лидия Алексеевна. — Вы помните эту сказку? — Она посмотрела на Петрова и на Костю уже сухими глазами. В ее каменном голубом гарнитуре глаза были самыми голубыми и самыми драгоценными. — Я вам ее напомню. Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, не простое — золотое. Дед бил — не разбил. Баба била — не разбила. Кстати, зачем они били золотое яичко? Дед, понимаете ли, бил — не разбил. Баба била — не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба. Опять же, кстати, — если били, то зачем плачут? Ведь цель достигнута. А курочка кудахчет: «Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам яичко не золотое, а простое». Спрашивается, о чем сказка… Александр Иванович, скоро Рыжий Левка придет, отведите его в столовую. — Лидия Алексеевна встала и пошла к двери. Шаг у нее был уверен и зол.

— А вы знаете, когда бьются золотые яйца? — спросил Костя.

— Нет. — Лидия Алексеевна остановилась в дверях.

— Когда падают. — Костя вытянул длинные ноги в разбитых красно-белых кроссовках чуть ли не на середину комнаты. — Моя бабушка толковала эту сказку просто.

— Как же?

— Золотое яичко — это любовь. Вот и бьют свою любовь дед и баба. А мышка та серая — сплетня. Вот и плачут они над разбитой любовью.

— Кто же тогда курочка?

— Судьба. Мораль. Если хотите — Афродита.

— А простое яичко?

— Долг. Иногда говорят — привычка.

Лидия Алексеевна смотрела на Костю с разгоревшимся любопытством, близорукие ее глаза потеплели, даже замутились золотистыми пятнышками. И вышла сна, не хлопнув, как ожидалось, дверью.

Перед обедом пришел пятиклассник Рыжий Левка с двумя товарищами. Они были похожи на связку гранат.

— Мама у начальства, — сказал Петров. — Велела вас в столовую отвести. А может, пойдем в мороженицу?

— В мороженицу мы одни сходим. — Левка переглянулся с товарищами, из чего стало ясно, что в мороженицу они пойдут не одни.

Петров прожил с Левкой неделю: Лидии Алексеевне нужно было срочно поехать в Москву к оппоненту, а Левка был болен. Тогда он учился в четвертом классе.

— Вы поезжайте, — сказал Лидии Алексеевне Петров. — Я с вашим Левкой побуду.

Левка был скептичен и мрачен. Он паял радиосхемы и говорил несколько слов, чаще всего: «пробьемся», «нормально» и «в семечко».

Когда вернулась мать, Левка на прощанье произнес речь:

— Дядя Саша, хотите я к вам приходить буду? А то, я вижу, вам дома тоже поговорить не с кем.

— Пробьемся, — сказал Петров. — И в семечко.

Когда он вернулся домой, пожив с Рыжим Левкой неделю, Софья сказала:

— Мне кажется, ты бы не прочь там застрять.

Петрову нужно было бы заслониться неопределенной улыбкой, ответив: «Конечно, конечно», — но он раскрылся, застрекотав:

— Чушь. Глупости. Что за бредни. Нет слов.

В столовой, как полагается мудрым, ели молча, размышляли. За компотом Левка сказал:

— Дядя Саша, мне мама обещала трюндель, а ждать ее у меня нет времени.

— Трюндель — это что?

— Треха.

— Учу-учу бабушку, — подосадовал один из Левкиных друзей. — Простые вещи не может запомнить.

Петров выдал Левке «трюндель».

— Скажи мне, как ты относишься к Бабе Яге? — спросил он вдруг.

Левка недовольно глянул на своих ухмыляющихся друзей. Потом на Петрова посмотрел строго.

— Дядя Саша, если бы я вас не знал, я бы подумал, что вы над нами желаете подшутить. Но вы серьезно, и я серьезно — так?

— Так.

— Я думаю, там без подлости не обошлось. Я невысокого мнения о наших предках. — Мужественный пятиклассник выловил грушу из компота пальцами, съел ее, нарочито чавкая, и компотом запил.

Вернувшись в отдел, где по-прежнему никого, кроме уснувшего за столом аспиранта Кости Пучкова, не было, Петров сосчитал алебастровых купидонов — их оказалось двадцать восемь — и спросил:

— Костя, как ты относишься к Бабе Яге?

— Хреново, — ответил Костя.

— Ты помнишь сказку «Гуси-лебеди»?

— Ага. — Костя поднял голову, вытер губы ладонью. Вскочил. Плечами потряс. — Где Иванушку гуси-лебеди унесли?

— Тебя не удивляет, что лебеди, на Руси символ красоты, верности, доброты, совершают такое черное дело — крадут ребенка?

— Чего это вы на меня со сказками? Я к сказкам и в детстве относился плохо, я шахматы любил.

— Но ведь истолковал «Курочку Рябу»?

— Я над «Курочкой» думал.

— Подумай и тут. Куда гуси-лебеди приносят Иванушку?

— К Бабе Яге.

— Когда же это белы лебеди стали птицами Бабы Яги?

— Действительно. Интересное кино. — Глаза у Кости начали раскаляться из глубины, как уголья в кузнечном горне.

— А что Иванушка делает у Бабы Яги, когда за ним прибегает сестра? Не помнишь? Играет с золотыми яблочками. Причем зачарованно. Это сказка о красоте. Понимаешь, крестьянского сына Иванушку повела за собой красота — белые лебеди. Всех имеющих отношение к красоте крестьянская психология и христианская мораль причисляли к худу, к худому — к нечистой силе или, что еще хуже, к сверженным языческим богам. Кроме, конечно, иконописцев. Рукой иконописца, как ты знаешь, водил сам господь. Красота всегда причастна к язычеству. Это сложная тема. Но вот почему из всего худого для этого мифа была выбрана Баба Яга? Мой внук считает, что Баба Яга — амазонка. «Ягать», знаешь ли, — кричать. Боевой клич! Мой внук учится в четвертом классе.

Костя Пучков покраснел, его шея, похожая на курью ногу, напряглась, нижняя челюсть выставилась вперед.

— Вы хотите сказать, что я глупый. Я читаю вашу рукопись, почти уже прочитал, и никак не могу понять, где у вас наука, а где искусство — ваши, так сказать, поэтические воззрения — литература? Я, Александр Иванович, хочу бросить.

— Что бросить? — спросил Петров холодея.

— А всю эту хреновину. Все это профессорство. Пойду работать учителем. Напишу роман. Сейчас не кандидатская нужна, а роман о школе — «Тараканьи бега». Напишу. Будьте покойны.

Петров вдруг испугался. Почему-то вспомнил сон под названием «Лестница в конце войны»: может быть, соотдельники, которые сейчас появятся с повестью А. Вознесенского «О», истолкуют его сон именно как подталкивание аспиранта Кости Пучкова к погибели через литературу. А в душе у него печально-радостно затрубили, загокали лебеди.