Иван Виноградов - Плотина

— До паводка нам, Павел Ильич, предстоит еще пуск первого агрегата, — не забыл он и о прервавшейся теме разговора с главным инженером. — А при зубчатой плотине мы не наберем нужного для пуска объема водохранилища. Так что конфигурацией плотины действительно — с вашей помощью! — надо будет заняться. Что еще?

— Я не могу сказать, что это уже все, но на сегодня пора и честь знать, — проговорил Павел Ильич.

— А противопаводковые меры начинайте разрабатывать вместе с Проворовым. — Острогорцев впервые за все это время улыбнулся. — Он как начальник УОС, а также как наш постоянный критик должен лишний раз почувствовать и свою личную ответственность за свою родную плотину.

— Он вообще-то болеет за нее…

— А кто не болеет?.. Александра Ивановна, посмотрите-ка там в своем «колдуне» номер квартиры Николая Васильевича Густова. Дом помню, что пятый этаж — помню, а квартиру не помню.

Александра Ивановна тут же сообщила, даже, пожалуй, не заглядывая в свой справочник.

Острогорцев уже стоял у двери.

— До завтра! — попрощался он.

На улице он не отметил никаких особенных перемен в своем настроении или состоянии, не «вдохнул жадно свежего воздуха», как пишется иногда в книгах, — у него ведь просто продолжалась работа. А где она продолжается — в штабе или на плотине, в рыскающем по объектам «газике» или на заседании парткома, — это для него практически не имело значения. Сейчас он готовился к встрече с Густовым и думал о нем. Вспомнил в общих чертах его биографию и какая у него семья. Все вспомнил! И то, что Густов на фронте был сапером, и что второй его сын работает в управлении механизации газосварщиком, а жена преподает в школе немецкий, вспомнил и все «гэсы», на которых раньше работал Густов, и по значению тех строек произвел определенную коррекцию значительности самого этого человека, руководствуясь таким соображением: «Скажи мне, что ты строил, и я скажу, кто ты». Даже про «Запорожец», приспособленный для зимней рыбалки, вспомнилось Борису Игнатьевичу, хотя он и не видел этой машины, а только слышал о ней от кого-то. И что-то доходило до его слуха насчет дочери Густовых, не то разведенной, не то брошенной.

Разумеется, он не собирал специально сведения о Густове, но они накопились исподволь в его натренированной памяти и теперь, в нужный момент, вспоминались, выстраивались в определенный ряд.

«Запоминающее устройство» Острогорцева выдало ему и, так сказать, негативную информацию о старшем Густове: ведь это же он наговорил столичному журналисту много лишнего и неприятного для начальника стройки. После той публикации уже звонили из министерства и требовали отреагировать на выступление печати. Придется сочинять ответ. А что в нем напишешь? Как отреагируешь? Отменишь необходимые и неизбежные на врезке взрывы или, может быть, перенесешь здание ГЭС в другое место? Одно только можно сообщить с удовлетворением: после статьи (только не из-за нее, конечно) вышел на полную мощность бетонный завод, большой бетонный завод, и наконец-то решилась одна из главных проблем стройки. Теперь бы побольше народу на бетон!.. В ответе редакции стоит написать и насчет неотлаженных кранов-«тысячников» — пусть напечатают и это! Пусть прочитают на заводе — может, кое-кому икнется. Пусть везде думают о необходимости сочетать трудносочетаемое: сроки и качество!

Надо сказать, что такого правила — навещать больных — у Острогорцева заведено не было: он и времени лишнего не имел, и не считал это обязательным. Его интересовали прежде всего те люди, которые находились в данный момент на объектах. Он и сегодня не пошел бы, не появись у него в штабном кабинете, что-то около двенадцати, Густов-младший. Сам Острогорцев разговаривал с приехавшими ленинградцами — с Металлического завода и «Электросилы», но молодого Густова заметил. Видел, как он вошел, видел, как его остановил дежурный инженер («Борис Игнатьевич занят!»), видел, как легко и непринужденно прошел Юра эту заставу. Тут уже пришлось заинтересоваться: что там стряслось? Человек с плотины в неурочное время и без вызова — это уже тревожно. Пришлось извиниться перед гостями и подозвать парня к себе.

— Я насчет отца, Борис Игнатьевич, — сказал Юра, становясь так, чтобы отгородить своей широкой спиной остальных собеседников.

— А что с ним?

— Болеет он.

— Да, я слышал. Но не тяжело?

— Переживает он сильно.

— Больные все переживают.

Наверно, тут надо бы проявить побольше сочувствия, но все предшествующие разговоры, начиная с летучки, велись динамично и деловито, и этот диалог с Юрой, как бы по инерции, начался в том же стиле.

— Вы не могли бы навестить его? — не стал больше тянуть и Юра. — Это было бы для него очень полезно. В смысле морального состояния.

Тут пришлось призадуматься. Внешне это могло выглядеть как прикидка времени визита, поиски подходящего «окна» в жестком регламенте начальника стройки, но на самом-то деле именно тогда впервые подумалось: «Мог бы догадаться и сам, товарищ начальник!»

— Ты заходи ко мне в половине шестого — вместе и поедем, — сказал Юре, вспомнив, что от шести до восьми вечера он свободен.

Но у парня были еще и свои соображения.

— Вообще-то лучше бы без меня, Борис Игнатьевич, — сказал он. — А то отец сразу поймет, что это я… организовал.

— Все продумал!

— Так полагается, когда идешь к начальству.

— Хорошо, ждите меня вечерком, от семи до восьми. На водку не траться — пить не буду…

И вот он шел теперь к Густовым.

Открыла ему хозяйка — Зоя Сергеевна. В прихожей он увидел удочки и спиннинг, и этим определился первый вопрос к больному:

— Ну так когда же на рыбалку, Николай Васильевич?

Хозяин же пребывал пока что в растерянности. Дело в том, что, услышав в прихожей голос начальника стройки, он быстренько вскочил с постели, начал натягивать брюки, затем стал искать рубаху, но так и не нашел ее — остался в пижамной куртке. От всей этой торопливости он неожиданно запыхался, что особенно сильно и смутило его: предстать перед начальством в таком болезненном, почти загнанном виде было обидно.

Ответил он все же уверенно:

— Думаю — через недельку, Борис Игнатьевич.

— Вот это разговор!

Тут на помощь пришла Зоя и рассадила всех по местам — гостя на стул, хозяина — на свою койку.

— Вот это разговор! — повторил Острогорцев. — А то вдруг узнаю: заболел Густов-старший. Не поверил. Решил сам проверить.

— Правильно, что решили, — проговорил Николай Васильевич. — У нас могут и лишнего наговорить.

— В самом деле, что-то я не припомню… или память стала подводить? — Острогорцев и сам заметил, что слегка пококетничал насчет своей памяти. — Не помню, чтобы вы хворали когда-то.