Сахнин Яковлевич - Три минуты до катастрофы. Поединок.

Вскоре раздался долгий, тревожный сигнал отправления. Андрей знал: Кости на паровозе нет. Это помощник зовет своего машиниста. Прошло ещё минут пять, и сигнал повторился. Протяжный, тоскливый. Эхо долго пробивалось сквозь лес и где-то растаяло. И снова всё тихо.

Андрей сразу увидел Костю, потому что смотрел на то место, откуда он и должен был появиться. Перескочив через кювет, Костя побежал по шпалам. Поезд тронулся резко, с сильным грохотом, и быстро набрал скорость. Андрей смотрел вслед, ожидая прощальных гудков Вале. Когда длинная красная змейка вагонов скрылась в лесу, донесся далёкий сигнал: короткий, длинный… Сигнал бдительности. Должно быть, по путям шёл случайный прохожий.

Тихо и безлюдно на разъезде. Медленно и бесшумно падают желтые листья. Шагает по дощатой платформе Андрей. Он смотрит на тропку, уходящую в лес. Здесь должна показаться Валя. У края перрона останавливается, стоит минуту и шагает назад. Он не хочет оборачиваться, пока не достигнет конца платформы. Должно быть забыв об этом, делает несколько шагов и поворачивает голову… Напрасно так долго остаётся в лесу.

Сыро, одета совсем легко…

Он увидел её на опушке. Она шла, опустив голову. Наверное, поссорились.

Через час Андрей сменился. Он пришёл домой, сел за рабочий стол и начал ждать. Перед ним лежали схемы, чертежи, расчёты. Но у него теперь было неотложное дело: ждать сигнала. Что будет потом, он не знал. Ему важно было дождаться сигнала, когда Костя поедет обратно.

Он просидел за столом сколько мог и пошёл на разъезд.

— Громак не проезжал назад? — спросил он своего сменщика.

— Проехал, паразит. Несся так, что чуть стрелки не разворотил.

Четыре дня Андрей не видел Валю. Он работал, прислушиваясь к гудкам. Сигнала не было.

Узнав, что у неё грипп, я сообщил об этом Андрею. Он встревожился и в тот же день навестил ее. Она обрадовалась. Оказывается, грипп прошел, но осложнение на ухо. Оно забинтовано. Под глазами чёрные круги.

— Ничего не слышу, — улыбнулась она. — Понимаете, даже паровозных гудков не слышу.

Она слышала гудки. Она замирала при каждом их звуке. Ждет. Боится пропустить сигнал.

Андрей пришёл на следующий день. Повязки на ухе не было.

— Вам лучше? — обрадовался Андрей.

— Да-а, то есть нет, но я не могу больше ничего не слышать.

Ей казалось, будто порою слух пропадает совсем. Иногда она слышит гудки, а бывает, что целыми часами их нет. Не может быть, чтобы поезда так долго не ходили. Она просила посидеть подольше и проверить, все ли гудки она слышит. Казалось, ей безразлично, что он подумает.

Андрей сидел долго. Никогда ещё не было так велико желание услышать этот ненавистный сигнал. Гудков было много, но не те, которых они, втайне друг от друга, ждали.

Андрей ушел, когда стемнело. Моросил мелкий дождик. Домой не хотелось. Он не знал, куда идти. Возле закрытого семафора пыхтел паровоз.

— Почему не пускают? — крикнул из будки знакомый машинист.

— Не пускают? — растерянно переспросил Андрей и вдруг рассмеялся. — Сейчас пустят.

Он ловко взобрался на паровоз.

— Сейчас пустят, — повторил он. И, хотя тон и весь вид Андрея показался машинисту странным, он ничего не сказал, когда тот взялся за рукоятку сигнала.

Над разъездом, над посёлком, над лесом прокатились могучие гудки: короткий, длинный, два коротких.

…Мы молча стояли с Андреем у окна вагона, и каждый думал о тех далеких днях. Я уже не пытался больше отвлечь его от воспоминаний.

Перед какой-то станцией машинист резко затормозил поезд. Это вывело Андрея из задумчивости. Неожиданно он сказал:

— Как всё же нелепо погиб Нэпман… Не сумели вовремя помочь человеку, поддержать его, вот и погиб… А что дальше было с Дубравиным?

— После детдома поступил в железнодорожный техникум.

— И все пошло хорошо?

— Да не очень.

— Расскажи.

— Слушай.

Виктор Дубравин не думал, что его могут выгнать из техникума. Но теперь никаких сомнений не оставалось. Преподаватели уже не вызывали к доске, не обращали на него внимания. Все ждали педсовета, хотя знали, что это только формальность. Фактически вопрос уже был решен.

В жизни всегда так получается. С первого курса он сам хотел уйти. До каникул дотянуть, уехать, а обратно не возвращаться. Но тогда его удержали. Хитростью удержали. А вот сейчас, когда он уже на втором курсе, когда начали наконец изучать паровоз — эту удивительную машину, — его выгоняют.

На первом курсе, за неделю до зимних каникул, он выписал билет в Москву. Там не пропадешь.

Проездные документы не выдали. Сказали, что вызывает начальник техникума, Николай Кузьмич Масленников. Значит, успел как-то пронюхать. Он всегда всё знает.

Будь это не Николай Кузьмич, можно бы наплевать. Без билета ехать не в первый раз. Но начальник мужик стоящий, и Виктор его уважает. Должно быть, потому, что у него два боевых ордена: за Перекоп и ещё за какой-то особый героизм. А возможно, и по другой причине: он не похож на начальника. Здоровается за руку, на переменах забегает в курилку и, если случается, нет у него папирос, не стесняясь, просит у ребят. За ним не пропадает.

Особенно хорошо он относился к бывшим беспризорникам, которых кое-кто сторонился. Их было шесть человек, и все они очень остро переживали любое напоминание о своем прошлом. С Николаем Кузьмичом получалось как-то по-иному. Он охотно рассказывал им о гражданской войне и сам с удовольствием слушал об их собственных «подвигах». Они его не стеснялись.

Виктор решил явиться на вызов и не мудрить, а, как только спросит, честно признаться, что учиться не будет. Но, оказалось, он вызвал всех шестерых. «Я, говорит, вам сюрприз приготовил. Вот путёвки на экскурсию в Ленинград, с полным питанием на месте, а вот деньги на дорогу. Стипендию приберегите, после каникул пригодится».

Все обрадовались. Отказаться Виктору было неловко. Да и почему бы не съездить в Ленинград?

Только в поезде спохватились, что за путёвки директор велел расписаться, а за деньги — нет. И стипендию и всякие ссуды выдавал только кассир. И всегда надо было расписываться и проставлять сумму прописью. А тут выдал сам, без всякой ведомости. Как-то нехорошо получилось.

Бросать техникум сразу после возвращения из Ленинграда было и вовсе неудобно. Решил потянуть месячишко. Когда снова собрался уходить, как назло, Николай Кузьмич позвал всех шестерых к себе на день рождения. «По возможности, говорит, принесите подарки. Подготовить успеете, впереди ещё целая неделя». Он объяснил, что подарки принимает только контрольными работами с оценкой «хорошо» или «отлично». Если не получится, предупредил он, тоже не страшно, можно и так прийти. Но не вздумайте покупать чего-нибудь. Выгоню».