Иван Курчавов - Шипка

После обеда дружины заняли свои места на зеленой поляне. Тодор уже знал, что в штаб ополчения прибыл брат царя, великий князь Николай Николаевич, и это вселяло надежду.

Шестнадцать лет назад в Болгарию дошли слухи о благодеянии Александра Второго, освободившего горемычных крестьян. Русские крестьяне избавлены от полурабской крепостнической зависимости; теперь государь император объявил войну Порте, чтобы освободить болгар от рабского турецкого ига. Он приехал в действующую армию, чтобы вдохновлять войска на ратные подвиги. Приехал сам и привез с собой брата Николая Николаевича, которому вверил командование Дунайской армией, и сына, наследника цесаревича Александра, получившего должность командира Рущукского отряда, взял и других родственников, ставших во главе корпусов, дивизий и бригад. Все эти факты поднимали авторитет Александра Второго среди болгар, ничего не знавших, что произошло в России после отмены крепостного права и в какую новую кабалу попал русский мужик. Не сразу поняли они и то, что прибытие царя и его челяди на пятистах подводах и назначение бездарных родственников на высокие посты будет лишь мешать армии выполнить ее трудную задачу. Об этом они узнают позднее. А сейчас… сейчас сердце Тодора возликовало, когда он увидел усатого главнокомандующего, взявшего молоток, чтобы вбить первый гвоздь, прикрепляя знамя к древку. По гвоздю заколотили сын великого князя Николай Николаевич младший, начальник штаба армии генерал-адъютант Непокойчицкий, генерал Столетов, гости из Самары, доставившие это знамя, командир дружины подполковник Калитин… Это не был стук молотка о железо, это была чудесная музыка, извещавшая о великом начале. Тодор Христов плакал от большой радости, плакали и другие оцолченцы, дождавшиеся наконец, когда и у них будет свое войско и свое знамя, под которым не страшно сражаться и умирать. Плакали и не стыдились слез. По загорелым щекам Тодора уже катились соленые струйки и повисали на больших черных усах, превращаясь в бриллиантовые подвески.

Из толпы вывели под руки старика болгарина. Он был в боевом национальном костюме, в шитой куртке, перетянутой широким колаком-поясом, из-за которого виднелись рукоятки турецких пистолетов и отделанный золотом кривой ятаган. Христов еще издали узнал старика — это был прославленный воевода Цеко Петков, тридцать два года водивший свои боевые четы [4] Отряды против турок, державший в вечном страхе поработителей страны. Двадцать две раны имел он на могучем теле. Выдюжил. Томился в самых страшных казематах Порты. Не сдался. Он пришел добровольцем в ополчение, и ему не могли отказать, хотя понимали, что трудные походы не для его возраста. Даже своим присутствием он приносил неоценимую пользу. Много раз видел его у себя в дружине и Тодор Христов: то он расскажет, бодро и с юморком, как бил турок, то поучит молодого ополченца орудовать прикладом или ятаганом, то даст совет, как посылать пули только в яблочко. Его звали «наш славный дед», и он улыбался в седую бороду, зная, что эта высокая похвала произносится с искренним уважением.

Цеко Петков тоже подошел к аналою и взял молоток. Те, кто был поближе, видели, как задрожали у него руки: и годы взяли свое, и волновался он через меру — так, наверное, не волновался он даже в самом трудном бою. Заколотив гвоздь, он передал молоток ополченцу и взглянул на голубое небо, где покоились белые груды облаков; потом он долго смотрел на поднятое, шитое золотом шелковое знамя с ликами просветителей славян Кирилла и Мефодия. Не выдержал, зарыдал. Его никто не стал успокаивать: зачем? Ведь плачет-то он тоже от большого счастья: в этом знамени старик увидел воплощение своих идеалов, осознав, что под его сенью будет завершено то дело, которому он посвятил всю свою долгую жизнь, не страшась опасности и презирая смерть.

Но вот он поднял голову, выпрямился и не утерпел, чтобы не сказать слово, не обратиться к тем, кто, может, завтра пойдет в бой и кому суждено будет умереть на поле брани. Вероятно, его речь не входила в программу праздника, и потому все так пристально и внимательно посмотрели на старика, исполосованного шрамами, с трудом передвигающего больные, израненные ноги, но все еще желающего идти в бой вместе с другими своими соплеменниками. А может, высоким гостям интересно послушать, что скажет этот сгорбленный человек, имени которого боялись регулярные турецкие отряды? И он начал — не как старый и больной человек, нет, голос его зазвучал бодро, звонко и взволнованно:

— Да поможет бог пройти этому святому знамени из конца в конец несчастной земли болгарской; да утрут этим знаменем наши матери, жены и дети свои скорбные очи; да бежит в страхе перед ним все нечистое, поганое, злое, и да настанет мир прочный и благоденствие!

Тодор Христов неотрывно смотрел на старика, а тот поднял глаза к небу да так и замер, словно оттуда ждал высочайшей благодати. Толпа, собравшаяся на это зеленое поле со всех концов, не выдержала, шелохнулась, задвигалась. В ту же минуту ярко сверкнула молния, сильно и раскатисто ударил гром. Эхо прокатилось над Плоешти и повторилось, загремело где-то в предгорьях Карпат. Тысячи людей, словно сговорившись, крикнули дружно и с облегчением: «Добрый знак, добрый!» Радость искала свой выход, и она нашла его: тысячи людей закричали «ура» так громко и могуче, что, пожалуй, могли посостязаться с небесным громом и побороть его; тысячи шапок взлетели в небо и на мгновение затмили его — они были похожи на огромные стаи птиц, собравшихся по осени к отлету в далекие и теплые страны.

Тодор Христов также не удержался и стал кричать «ура»; ему уже не было дела до того, правильно это или нет и отвечает ли его крик строгому порядку, утвержденному для этого праздника. Стоявший на правом фланге усатый русский фельдфебель кричал вместе со всеми — возбужденно и хрипловато. В этих бодрящих и радостных криках Тодор отчетливо различал писклявый дискант Иванчо и сипловатый голос его отца. Посмотреть бы сейчас на этого мальчонку, узнать бы, про что он думает! Впрочем, к чему это? Разве не ясно, о чем может думать паренек, добровольцем вступивший в ряды болгарского ополчения и уже имевший первые успехи в трудной воинской службе! А Елена? Вот бы ее сюда, на это поле, чтобы и она, невольная беглянка с родной стороны, могла ощутить всю полноту большого человеческого счастья! Как знать, может, сестра тоже здесь — собиралась же она передвигаться вслед за болгарским ополчением!..

Цеко Петков отошел в сторону и обвел своим ястребиным взглядом ряды ополченцев; кто мог видеть — заметил, как молодо заблестели в этот момент его темные глаза. Этот старый человек выпрямился и гордо покачал головой с надвинутой на правое ухо барашковой шапкой. Казалось, он принимает командование над этими молодцами. Постоял так с минуту, что-то беззвучно прошептал пересохшими губами и, низко поклонившись строю, встал на свое место.