Иван Курчавов - Шипка

Врач сделал все, что нужно, и уже к вечеру рука почти не болела. Забежавший в дом Егор Неболюбов сообщил, что рота расположилась верстах в трех от города и пока никуда не спешит, пусть не торопится и Иван Шелонин. Так передал ротный Бородин, пославший рядового Неболюбова проведать своего товарища.

Старик Димитр куда-то вышел, и Иван остался в доме один. Он с любопытством рассматривал внутреннее убранство болгарского дома и находил, что хотя оно и мало похоже на русское, но к нему легко привыкнуть. Ему понравились длинные скамейки вдоль стен с мягкими сиденьями и вышитыми подушками. Болгары, как убедился Иван, любят яркие цвета: много красного, зеленого, голубого. В переднем углу висит икона, и перед ней, точно как и в России, теплится маленькая зеленая лампада. На иконе нет золотистых или серебристых украшений, да и Никола угодник очень мрачен лицом. Димитр даже пошутил, что лик Николы еще посветлеет, как только русские освободят Болгарию. Может, так и будет.

Левая сторона дома как бы состоит из внутренних шкафов. Дед Димитр хотел повесить в шкаф и шинеленку рядового Шелонина, но увидел прожженную дырку и покачал головой. Иван объяснил, что зима была холодной, а жили они в дырявых палатках. Только и согреваешься, когда сидишь у костра. Старик утвердительно кивнул и куда-то ушел, прихватив с собой шинель, наверное к соседу-портному: тут у него все знакомые, живет в городе всю жизнь, а город не так велик, хотя болгары и называют его Велико Тырновом.

Много раз подходил Шелонин к окну и смотрел на город, но никак не мог убедить себя в том, что город взаправдашний, самый настоящий. Вернется Иван в свое село, начнет рассказывать, где был и что видел, а ему никто и не поверит. Как это, скажут, может стоять дом на дому? И как там живут люди? В нижнем доме и уснуть нельзя: все время будешь думать, что на тебя вот-вот обрушится не один, а все пять, семь или восемь домов. Только присмотревшись, Иван понял, что дом на дому не стоит. Их разделяют узкие улочки, неприметные издали. Но что из того? Некоторые дома повисли одним углом или задней стенкой над пропастью, а над другими нависли дома соседней улицы. Обвались один такой дом — сколько он натворит бед! А тут, говорят, и землетрясения еще бывают. Беспокойная должна быть жизнь у жителей этого города, хотя он и похож на что-то сказочное!

Старик объявил, что спать они будут на полу. На полу так на полу! На родине Ивана, в селе Демянке, почти все смят на полу. Хорошо, если есть матрац, набитый соломой, а то бывает и одна, ничем не прикрытая солома. А по весне и солому скармливают скоту… Болгары, хотя и спят на полу, не выглядят такими бедными. Вон тот большой ковер из грубой козьей шерсти кладут на пол, а поверх — тонкий, мягкий и очень красивый. Иван пощупал его руками, улыбнулся: на таком можно проспать все на свете! Ему вдруг захотелось прилечь, и он едва пересилил себя: сел у окна и стал любоваться диковинными теремами.

Вернулся старик, еще с порога потряс шинелью.

— Облекло! — радостно заулыбался он. — Готово!

Шелонин догадался, что «облекло» — это, наверное, «шинель» или вообще «одежда», а «готово» не требовало пояснений.

— Спасибо, дедушка, большое спасибо! — потряс он руку старику.

Дед Димитр заговорил о чем-то быстро-быстро. До слуха Ивана долетали слова, уже ставшие знакомыми: «болгари», «русци», «турци»; были тут и «братушки», и «една вера». Многого не понял Шелонин, но главное уяснил: старик готов сделать и не такое, не будь он преклонных годов; русские пришли умирать за болгар, для них болгарин ничего не пожалеет: его дом — это и дом русского. Все, что у него есть, — это и для братушки, для дядо Ивана, которого ждали пятьсот лет. И, словно желая доказать, что говорится это не ради красного словца, старый Димитр вышел за дверь и быстро вернулся с куском шпига и бутылкой холодной ракии. Иван пробовал было отказаться, но старик или не понял этого отказа, или не пожелал понять. Он налил Щелонину глиняную чашку, а себе «малко-малко», с наперсток.

— Аз болен, — как мог, пояснил он. — Станах, когато братушките доидоха Тырново [9] Встал, когда братушки пришли в Тырново (болг.) .

Иван выпил, крякнул, закусил куском шпига и, не будучи дипломатом, простодушно сказал:

— Как наш самогон, но пить можно, дедушка!

— Може, може! — обрадовался Димитр, решивший, что Иван интересуется, можно ли ему выпить еще или достаточно одной глиняной чашки. — Може, може! — повторил он. — Всич-ко това еза [10] Все это (болг.) тебе, Иван!

Шелонин покосился на графин и пришел к выводу, что дела его будут совсем плохи, даже если он вытянет не «всичко», а половину графина: быть ему тогда под столом. Не дай бог забрести сюда ротному! Старик потянулся к графину, руки у него дрожали, но он продолжал улыбаться и что-то тихо, но быстро говорил. Иван решительно покачал головой. Но это не остановило старика.

— Добре, Иван, много добре, Иван! — не уставал повторять хозяин, пододвигая посудину гостю и радуясь тому, что напиток, который он так долго хранил, нашел достойное применение.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, не появись на пороге дома стройная девушка с веселыми карими глазами.

— Дядо Димитр! — воскликнула она и бросилась старику на шею.

— Еленча! — обрадовался старик.

Он поцеловал ее и до того растрогался, что тут же всплакнул. Скупая мужская слеза повисла на его седом усе и заблестела прозрачным стеклышком, но он уже не замечал ее и не мог оторвать взгляда от нежданной гостьи. И, только взглянув на солдата, старик словно опомнился и сказал:

— Русци солдат Иван!

— Иван? — изумилась она. — Вы так похожи на другого Ивана! Я встретила того в Кишиневе.

— Наверное, это я и был, — сказал Шелонин. — Это когда вы брата искали, из болгарского ополчения.

— Тодора! — подтвердила она, — Здравствуйте!

— Здравствуйте, Лена, — сказал он и протянул здоровую левую руку.

— А что у вас с правой? — удивилась она. — Вы ранены?

— Укусил турчонок.

— Надо же — укусить руку!

— Он бы и горло перегрыз, столько у него было злости! — улыбнулся Шелонин.

— А за что?

— Ятаган отцовский я взял в руки…

— И малые, и старые — все они звери! — вырвалось у Елены.

Старик стал расспрашивать, где была все эти годы племянница и как она добралась до Болгарии. Елена отвечала не спеша: ей хотелось, чтоб ее понял и дядо Димитр, и этот русский солдат. Говорила она то по-болгарски, то по-русски. Рассказывала о работе в русском госпитале, о переправе через Дунай, о передвижении вместе с русской армией к Тырнову. Улыбаясь, заметила, что русские ее не обижали, а, наоборот, везли на повозках, кормили. Ее сундучок с одеждой и сейчас движется где-то в обозе.