Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

«Нельзя же так», — думала Надя. Ей хотелось сказать это вслух, но она ничего не сказала, и может быть, потому, что не сказала, почувствовала, как пробуждается непрошеная обида на всех: и на мать, и на Лильку Малиновскую, и, конечно, на себя, на свою неудачную судьбу.

«Сейчас она придет из кухни, и я ей все-все скажу», — подумала Надя, отходя к окну, решив, что оттуда ей легче будет высказаться.

Вошла мать, поставила на стол чайник и стала доставать из посудного шкафа сахар, чашки, хлеб, заговорила, не глядя на дочь:

— Так на чем же я остановилась?.. Ах, да… Вот и говорю я Оленьке: «Ты, Оленька, смотри внимательно, следи за каждым шагом, прислушивайся к каждому слову. И критикуй, не стесняйся… Иначе у нас ничего не получится».

— Мама, может быть, хватит об этом? — заговорила Надя.

— Что? — спросила мать и, кажется, впервые взглянула в сторону Нади такими глазами, которые должны быть у матери, давно не видевшей своей дочери.

— Ты все такая же.

— Какая? — удивилась мать, подходя к Наде.

— Ты даже не спросила обо мне: как и что?

— Ты разве завтра уезжаешь?

— Не уезжаю, но…

Она хотела сказать: «Теперь я понимаю, почему отец ушел от нас к другой женщине», — но вовремя спохватилась и ушла в спальню, уткнулась в подушку.

Заскрипели половицы. Рука матери опустилась на ее плечо.

— Прости, Надюша, если что не так. — Она приподняла ее голову, вытерла слезы. — Рассказывай, я слушаю.

Надя ничего не могла сказать. Она не знала, с чего начать свой рассказ и как его вообще начинать. Все, что казалось ей еще недавно таким важным и необходимым, вдруг утратило свою значимость, выглядело чем-то вроде жалости. Мать ждала, и сказать что-то нужно. Взглянув на мать, Надя поняла, что она не сможет промолвить ни слова. Она прижалась к матери и снова заплакала.

— Ну вот еще, этого только нам не хватало, — ласково проговорила мать. — Успокойся, Надюша. Возьми себя в руки… Ну…

Позвонили. Мать поднялась, погладила Надю по волосам.

— Я сейчас.

Мать вышла. Надя забралась под одеяло и, поджав под себя ноги, ждала, когда вернется мать. Дверь в комнату осталась открытой, и из прихожей, которая соединялась с комнатой, отчетливо доносились голоса матери и девочки Оленьки Коркиной, у которой не получалась роль бабушки.

— А ну-ка, покажи! — воскликнула мать, и девочка стала что-то говорить голосом старушки.

— Молодец, Оленька! А ну-ка, еще раз.

«Нашла время», — с тоской подумала Надя и, повернувшись к стене, закрыла глаза.

Хлопнула дверь, стало тихо, скрипнули половицы. Мать присела на край постели, окликнула:

— Надя, послушай, у Оленьки что-то выходит. Завтра надо еще раз посмотреть… Надюша?

Надя молчала. Мать вздохнула.

— Спит… Видать, притомилась. — Она поправила одеяло и вышла из спальни.

«Завтрак в духовке. Ушла на репетицию. Ждем тебя в школе. Мама». Надя сжала в руке записку и тут же выбросила в печь, словно держала не клочок бумаги, а раскаленный уголек. Она вернулась из кухни в комнату, быстро оделась и выдвинула из-под кровати чемодан. Она выложила из него подарки, которые купила для матери, достала из шкафа два летних платья, приобретенные еще в прошлом году, завернула в газету, положила на дно чемодана, затем подошла к книжному шкафу, нашла те книги по искусству, которые ей были нужны, и отнесла в чемодан. Потом закрыла его и перенесла в прихожую.

Она хотела уйти сразу, но, помедлив, вернулась в комнату. Она ходила по комнате, натыкалась на знакомые с детства вещи, не выдержав, расплакалась.

«Зачем она такая жестокая? Зачем?» — подумала Надя о матери и почувствовала себя совсем одинокой, ненужной. Она вырвала из тетради чистый лист бумаги, стоя написала: «Мама, прости меня, но я должна…» Надя подумала, и зачеркнула эти слова, и снова написала: «Мама, пойми меня правильно…» И вновь зачеркнула. Скомкала листок, решила: «Ей и так станет все ясно».

Раздался звонок. Надя не сомневалась в том, что это вернулась мать. Но это была не мать. На пороге стоял Сережа и смущенно улыбался. Увидев растерянное лицо Нади, посерьезнел и уже с тревогой, подаваясь вперед, спросил:

— Что с вами, Надя?

— Лукерьи Васильевны нет, — сказала Надя и повернулась, чтоб уйти.

— Надя! — окликнул Сережа.

Надя взглянула на Сережу, и ей стало неловко, что она грубо обошлась с этим парнем.

— Извини, Сережа, но я сейчас ухожу, — сказала Надя и, подойдя к Сереже, добавила: — Ты не сердись на меня, Сережа.

— Я не сержусь, откуда вы взяли, — заговорил Сережа, пятясь к двери. — Я уж потом как-нибудь.

Он осторожно прикрыл за собой дверь, а Надя, постояв немного, оделась и вышла на улицу.

До школы она шла кратчайшим путем, тем, которым ходила раньше, в годы учебы. Войдя в вестибюль, облегченно вздохнула. Уже не торопясь, поднялась на второй этаж. У стеклянной двери, ведущей в общий зал, остановилась, прислушалась к голосам, доносившимся из глубины, оттуда, где была сцена. Голос матери выделялся среди остальных, и по тому, как он звучал — строго и наставительно, — Надя поняла, что мать недовольна какой-то своей воспитанницей.

Когда Надя вошла, Все кружковцы замолкли, а Лукерья Васильевна, соскочив с подмостков, улыбаясь, пошла навстречу дочери. Она, поцеловав Надю, сказала:

— Спасибо, Надюша. Я знала, что ты придешь.

Затем она громко захлопала в ладоши, заговорила:

— Витя, Гена, Рита — приготовиться! Прорепетируем еще раз начало второго действия. Оленька, а ну-ка принеси текст. Да поживее!

Оленька Коркина, та, которая играла в спектакле роль бабушки, принесла текст пьесы, и пока Надя вчитывалась в него, Оленька прижималась к Лукерье Васильевне, шептала:

— Мне страшно, так страшно.

— Всем было страшно, — говорила Лукерья Васильевна и гладила Оленьку по голове.

— Она ведь артистка, из Москвы.

— А была девочкой, как ты.

— Ну да… скажете тоже!

— Ты что же, не веришь? Если не веришь, тогда, конечно, лучше уйти. Совсем уйти.

— Я верю.

— А раз веришь, возьми себя в руки и не болтай чепухи.

«Неужели я была такой, как Оленька? — подумала Надя. — Такой, как эта Оленька?» — повторила она.

Надя взглянула на мать, которая, обнимая Оленьку за плечи, шла с ней на сцену, и у Нади было такое чувство, словно это не Оленьку, а ее, Надю, мать ласково и бережно обнимала за плечи и вела к сцене.

Это чувство, возникшее в ней, усиливалось с каждой минутой.

Надя вслушивалась в то, что говорили со сцены, потом не выдержала, сама поднялась на сцену и сыграла роль бабушки.

Когда мать и Надя остались одни, они, не глядя друг на друга, вышли на улицу. Войдя в квартиру, мать сразу увидела чемодан, который стоял в прихожей на видном месте.

Лукерья Васильевна постояла возле чемодана и прошла в комнату, села на диван.