Георгий Мдивани - Иван Бровкин на целине

Снова расстилается безграничная вспаханная степь, чёрная, как вороново крыло. А слева — целина… целина… ещё не тронутая плугом целина.

Абаев, голый по пояс, наставляет аппарат «ФЭД», собираясь кого-то фотографировать.

Молодой врач совхоза Ирина, приложив ухо к груди Бровкина, выслушивает его; зная, что её снимают, — она улыбается. Улыбается и Иван, выпятив вперёд грудь.

Абаев щёлкнул аппаратом.

— У вас сердце, как у всех влюблённых, — обращается Ирина к Ивану. — С таким сердцем можно двести лет прожить.

— А вот с моим и ста не проживёшь! — ударяя себя в грудь, жалуется Абаев, глядя на Ирину влюблёнными глазами. — Вот это вам, Ирина Николаевна, — продолжает он, разворачивая перед Ириной толстую пачку фотографий, где она изображена и во время прогулки, и на работе, и грустной, и смеющейся, — словом, целую фотогаллерею.

И снова слышится жалостливый голос Абаева:

— А вы говорите: двести лет жить. Дай бог, как-нибудь до ста дотянуть…

— Вы неисправимы, Мухтар, — смеётся Ирина.

— Зачем мне исправляться, Ирина Николаевна? Я и не собираюсь… Я любить хочу…

— Ну, довольно шутить, — уже серьёзно говорит Ирина и передаёт Абаеву резиновую трубку спирометра (аппарат для проверки объёма легких).

Абаев выдувает, и на шкале вода поднимается до уровня 3600 кубических сантиметров.

— Молодец! — говорит Ирина, записывая данные в карточку.

Иван берёт резиновую трубку и начинает выдувать воздух. Вода поднимается до 3000… 3500… 4000… Наконец, она пробивает крышку и вырывается наружу. Удивлённая Ирина, широко раскрыв глаза, спрашивает:

— Вы что? Это на самом деле или вы что-то подстроили?

— Как можно подстроить, — улыбается Иван, будто для него это плёвое дело и он может выдуть куда больше.

— Так и есть, никакого мошенничества, — вмешивается в разговор Абаев. — Вздыхает целыми днями о Любаше, вот и лёгкие от тоски раздулись… Правда, иногда он может и смошенничать.

— Да что ты! — Ваня недоумённо пожимает плечами.

— Вот, например, обратите внимание, — продолжает Абаев и, взяв трубку, начинает выдувать. На шкале сначала 3000, потом 4000, затем вода выливается наружу…

Ирина хохочет.

— Ну, дорогие мои больные, не мешайте мне работать, уходите-ка отсюда.

«Моя дорогая мама», — читает вслух письмо Евдокия Макаровна, обливаясь слезами. Она сидит дома, в своей комнате, у печки. Здесь же несколько соседок.

Слышно, как завывает ветер; стёкла окон разукрашены морозом. Глубокая зима.

«Здесь, на целине, сейчас зима, как и в нашей деревне. Так же воет ветер, а метель ещё сильнее, чем у нас, — здесь ведь степь».

Евдокия Макаровна вытирает слёзы.

— Степь… холод… ветер… а тёплое бельё дома оставил, — горько качает она головой и продолжает читать.

«Народу у нас много — весело… Скучно здесь не бывает…».

Раздается хохот.

— Конечно, там ему не скучно, — ехидно замечает Акулина, женщина с румяными щеками, похожая на самоварную бабу. — С такой девушкой не заскучаешь, — и она рассматривает фотографию Ирины, выслушивающей Бровкина.

— Ишь как прилипла к нему! Ещё улыбается, бесстыдница! — говорит другая соседка, глядя на фотографию.

— А он-то, он-то, греховодник, — сокрушается третья, разглядывая фотографию. — До чего рожа довольная…

— А кто она такая, не пишет Ваня? — спрашивает четвертая.

— Должно быть, дочка директора совхоза, — отвечает Акулина.

— Почему именно директора? — спрашивает кто-то.

— Потому что Иван любит председательских дочек… дочек начальников, — хохочет Акулина.

— Она же врач, — возражает Тоня — Любашина подруга.

— А что, директорская дочь не может быть врачом?

Весело смеются женщины.

— А о Любаше ничего не пишет, — замечает Тоня.

— Почему же он должен писать о Любаше? — сердито спрашивает молодая женщина. — Вернулся парень из армии, а она даже не повидалась с ним. Краля какая нашлась! Дочка председателя, подумаешь, народная артистка!

— А как же она могла повидаться, если её из дому не выпускали? — вмешивается в разговор другая девушка.

— «Не выпускали». Бедненькая!.. — передразнивает её Акулина. — Грудной ребёнок она, что ли? Когда Ваня был здесь, они у каждой калитки целовались… А сейчас — не выпускали!.. Двадцать лет девке! Сама учительница, других учит…

— А ты будто не знаешь характер Тимофея Кондратьевича? Как рассердится — прямо волк!.. — говорит старуха соседка.

— Любовь не разбирает, кто волк, кто ягнёнок, — продолжает своё Акулина. — Теперь бабы даже мужей не боятся, не то что… там отцов! Любаша сама не хотела встретиться с Ваней — вот и всё!

— Может, он там уже женился, раз ему весело… — высказывает предположение старуха.

— Нет, без моего материнского слова он не женится, — кладёт конец спору Евдокия Макаровна.

— Хм… «не женится»… — передразнивает её Акулина. — Ещё как женится, за милую душу!..

— Здорово! — подымаясь из-за стола, говорит Самохвалов. — Молодчина Акулина! — и он, как всегда, довольно потирает руки.

Рядом с ним у стола стоит расплывшаяся в улыбке Акулина.

— Подпиши мне наряд, — протягивает она Самохвалову бумагу.

Самохвалов неожиданно становится серьёзным и говорит:

— Не могу, Акулина! Не искушай! Я на службе!

Акулина прячет бумагу и продолжает:

— Такой шум подыму по всей деревне, Аполлинарий Петрович, такой шум, что твоя Любаша этого непутёвого Ваню вконец возненавидит.

— А поверит ли она? — спрашивает Самохвалов.

— Любовь всему верит… — улыбаясь, говорит Акулина. — Мне, как слабому полу, это хорошо известно.

При этом она снова протягивает бумагу.

— Подпиши, Аполлинарий Петрович. Ведь это не преступление, а одолжение.

— Ох, женщины, женщины! — вздыхает Самохвалов. Затем, воровато оглянувшись, шлёпает Акулину по мягкому месту и расписывается на наряде.

— Спасибо, миленький, — благодарит Акулина и, лукаво посмотрев на Аполлинария Петровича, походкой гусыни направляется к двери.

В большой комнате за столом над развёрнутой картой Оренбургской области склонилась Любаша.

Со двора, закутанная в платок, входит Елизавета Никитична.

— Давно пришла?

— Нет, только что, — отвечает Любаша, отрываясь от карты.

Елизавета Никитична выкладывает из сумки на стол мешочки с разными продуктами. При этом она тяжело вздыхает. Видно, что-то беспокоит её.

— Чего ты вздыхаешь? — спрашивает Любаша.

— Так… ничего… — неестественно сдавленным голосом отвечает мать. Чувствуется, что вот-вот она заплачет.

Любаша вскакивает с места.

— В чём дело, мама? А где отец?.. Что с ним?..

— Ничего… с отцом ничего… — И Елизавета Никитична покачивает головой. — Бывают же на свете подлые люди… — Не глядя дочери в глаза, она продолжает: — Говорят, непутёвый фотографию своей жены прислал… женился, говорят…