Вилис Лацис - Земля и море

— Лаури, не жми мне так руку… Больно!

— Прости, Рудит.

— Ничего, только ты очень крепко… — застенчиво улыбается она. — Даже локоть онемел.

К вечеру веселье достигло наивысшего накала. Теперь говорили все разом, слышались непрерывный звон посуды, раскаты смеха, похвальба, шутки. В этом хаотичном шуме лишь двое сидели молча, с серьезным видом. Изредка взглядывая друг на друга, они украдкой улыбались, но как бы незаметно они это ни делали, один из гостей перехватил их взгляды и улыбку, и его зубы хрустнули по-волчьи. И он не смог удержаться! Лаурис Тимрот начал пить. Теперь он тоже громко разговаривал, смеялся и кидал на пол вилки.

— Вот это другое дело, — сказал Алексис, одобрительно хлопнув его по плечу. — А то сидишь и киснешь. Выпьешь со мной?

— Выпью, Алекси. И пусть Аустра тоже с нами выпьет.

— Одну-то, пожалуй, можно? — спросил Алексис у Аустры.

Она с гримаской взяла рюмку.

— Может быть, мы с вами потанцуем? — сказал Лаурис Аустре. — Если, конечно, вы не устали и Алексис не вздумает вас ревновать.

В опьяневшем мозгу Лауриса родилась мысль — танцевать с Аустрой, и он осмелился осуществить ее. Но, начав танец, он понял, какому жестокому испытанию подвергал он свою волю. Из затуманенного алкоголем мозга не уходило сознание, что он любит эту женщину и что у него нет ни малейшей надежды стать ей близким. Никто не должен догадываться, что он чувствует, и меньше всего — сама Аустра. Прикосновение ее руки было для него не просто прикосновением партнера по танцам, а нежной лаской, каждое па, ничем не отличающееся от танцевальных движений остальных пар, приобретало особый, греховно-сладостный смысл. «Солнышко мое, милая…» — мысленно обращался он к Аустре. В то же время лицо его оставалось неподвижным и спокойным, словно каменное.

— Благодарю, вы очень неплохо танцуете… — сказала Аустра, когда он проводил ее к Алексису.

— Еще бы, ведь он у нас считается первым танцором, — заметил Алексис.

Сдержанно улыбаясь, Лаурис отошел в сторону. Он заметил, что Рудите танцует с одним из местных парней, но не придал этому никакого значения. Пользуясь сутолокой, Лаурис незаметно выбрался из комнаты и вышел во двор. Метель все больше свирепела. Приятно было стоять на ветру и чувствовать, как по лицу струятся снежинки. В голове прояснилось, и мозг пронзила безжалостная мысль, терзавшая его вот уже две недели: «Она будет принадлежать ему… ему, а не мне…»

Лаурису стало холодно. Хоть бы скорее все кончилось, чтобы уехать и ничего не видеть! Может быть, со временем он даже забудет ее… Он жадно глотал холодный воздух. Только это не принесло облегчения. Тогда он попытался обмануть себя, стал думать о повседневных делах, сосредоточивая внимание на мелочах, но ничего не помогало. Он мучился так еще несколько часов, пока молодых не увели в спальню. И тут терпению его пришел конец. Он задыхался в стенах этого дома.

И случилось невероятное: Лаурис Тимрот сбежал со свадьбы своего лучшего друга. Чтобы предупредить возможную тревогу, он, уходя, вызвал во двор старого Яна и сказал ему:

— Передай Алексису, что я должен был спешно вернуться домой, пусть он извинит меня. Ты скажешь ему об этом завтра утром.

На следующий день Алексис долго старался разгадать причины, вызвавшие столь внезапный отъезд Лауриса. Рудите чувствовала себя глубоко несчастной, считая, что во всем виновата она. «Почему он ничего не сказал, я бы ни с кем не танцевала, если ему это неприятно…»

Три часа добирался Лаурис до станции, расположенной в восьми километрах. Первую половину пути он шел сумрачными полями под завывание метели. Затем его окружил лес — непроницаемой черной стеной. Внизу под деревьями вьюга ощущалась не так сильно, зато в вершинах она бесновалась с хищной силой. Когда Лаурис вошел в молодой лесок, стройные сосенки все до одной склонились в его сторону, словно гигантская волна, готовая захлестнуть его. Мгновение они оставались в таком положении, затем медленно выпрямились, чтобы в следующую минуту вновь с глухим стоном угрожающе ринуться на одинокого путника. Временами в лесу раздавался треск и шум падения сломленных ветром сучьев. Небо скрылось за снежной мглой, сквозь которую не проглядывала ни одна звездочка. Если бы Лаурис ехал на лошади, он гнал бы ее галопом до полного изнеможения. Но он, пешеход, слишком устал, чтобы стремительной ходьбой унять волнение. По мере того как он трезвел, все тягостнее и мучительнее представлялось ему случившееся. Его жизнь сейчас была похожа на этот темный лес, в котором есть лишь один-единственный путь — обреченно двигаться вперед, не зная и не спрашивая, куда он приведет. Да и зачем знать, если нет больше желаний, нет заветной цели? Единственное существо, которое могло бы стать целью его жизни, осталось где-то за белой мутной метелью.

Он пытался оценить случившееся со стороны, спокойно, но это ему никак не удавалось. Вместо того чтобы смотреть на события глазами постороннего, он находил силы лишь оглянуться на себя и собственную жизнь. Какой жалкой и убогой она представлялась! Он родился не там, где следовало бы. Надо было бы ему стать кем угодно, только не рыбаком. Вполне достаточно, если бы из четырех сыновей трое продолжали отцовское занятие, а четвертый мог бы стать кем-нибудь другим. Но старый Тимрот придерживался иного мнения.

Наклонности и способности Лауриса проявились уже в детстве, и четырем взрослым мужчинам не стоило бы большого труда дать образование пятому, самому младшему. В среднюю школу его не отдали, а впрягли с двенадцати лет в суровую морскую работу, от которой он уже не мог больше освободиться. Справедливости ради нужно сказать, что его музыкальные способности, конечно, льстили самолюбию родственников, но не заставляли заботиться об их развитии. На что его музыкальность! Она действительно никому не нужна. Однажды Лаурис заикнулся о морском училище, но старый Тимрот заявил, что рыболовному баркасу капитан не нужен. И тогда Лаурис, отказавшись от своих мечтаний, попытался подчинить свои интересы реальной обстановке поселка Песчаного. И ему казалось, что он достиг этого. Он стал закаленным рыбаком, научился всему, что знали отец и братья, и не обижался, если иногда на его долю приходилось меньше, чем на долю других. Не находя в родной семье настоящего тепла, без которого не может обходиться ни одно живое существо, он нашел его в дружбе с Алексисом. Это была настоящая, бескорыстная дружба, без признаков эгоизма или выгоды. Ни тот, ни другой не старался возвыситься, и все же Лаурис всегда оставался немного в тени. На первом месте всегда был Алексис. Он превосходил Лауриса в силе, сообразительности, в работе, был более активным и потому пользовался авторитетом среди жителей, к его мнению прислушивались и с ним считались. Взоры девушек и женщин чаще останавливались на нем, чем на Лаурисе. Он был постоянным победителем в состязаниях между парнями и в молодежных играх, и Лаурису приходилось довольствоваться вторыми ролями. Да, такова его судьба — быть на втором плане. Он не завидовал Алексису, но неизменная благосклонность судьбы к одному и такая же постоянная неблагосклонность к другому могла в конце концов показаться несправедливой самому невзыскательному человеку. Пока он не встретил Аустру, это не огорчало его.