Вилис Лацис - Земля и море

— А что, если бы…

И сразу же, только при одной мысли о такой возможности, его охватило горячее, радостное настроение.

— Уедем отсюда, дорогая, уедем сейчас же. Нам никто не может запретить. Тебе там будет не хуже, чем здесь, я постараюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Нам только первый год придется пожить в старом доме, потом я выстрою новый и оборудую его по твоему вкусу. Подумай только, как будет хорошо!

И настолько бурной была сила его желания и так по-детски он верил в его осуществление, что Аустре лишь с большим трудом удалось скрыть свое огорчение и испуг. Уехать с ним на взморье? Да понимает ли он, что это значит? Оставить Эзериеши, потерять навсегда этот дом, это благополучие, привычную, спокойную жизнь и получить взамен страшную, голую песчаную пустыню — это безумие! Нет, этого никогда не будет, это таило бы в себе несчастье и гибель, с этим следовало бороться всеми силами.

Она не мешала Алексису говорить, мечтать, восхищаться неосуществимым, потому что, как известно, высказанные вслух мечты наполовину теряют свою прелесть. Вначале она даже слегка поддакивала ему, чтобы у него не возникло подозрения о ее несогласии. А когда его восторги немного утихли и радостная игра воображения угасла, Аустра осторожно пошла в наступление. Она не спешила сразу опровергнуть его замыслы, не отрицала категорически возможности к их осуществлению. Она решила добиться своего ласкою.

— Милый, милый мальчик… — улыбаясь, говорила она, перебирая его волосы, точно в них, как у библейского Самсона, таилась вся его сила. — Ведь нельзя же так, сразу. Подумаем, взвесим все хорошенько и, если увидим, что так лучше, сделаем. Мы ведь еще так молоды. Жизнь не кончится, если еще один год проживем здесь. Ты знаешь, кого мы ожидаем через несколько месяцев. Дождемся, и тогда будем думать о дальнейшем.

Она по-хорошему, тихо, ласково успокаивала Алексиса, как мать, убаюкивающая встревоженного ребенка. Ее слова напоминали колыбельную песню, и Зандав — этот беспокойный ребенок — постепенно затих, ведь ему оставили надежду.

Впоследствии они еще не раз возвращались к этому разговору, и возражения Аустры крепли ровно настолько, насколько Зандав был подготовлен к их восприятию. В конце концов у него даже закралось сомнение: стоит ли продолжать затеянное им дело? Алексису стало ясно, что Аустра никогда добровольно не уедет из Эзериешей. Чтобы осуществить свой замысел, ему придется идти наперекор ее воле, навязать ей свою. На подобный шаг его могла толкнуть лишь крайняя необходимость. И это было бы очень жестоко, а Алексис любил жену и не мог быть жестоким по отношению к ней.

И он покорился, продолжая жить чужой, опостылевшей ему жизнью.

На расстоянии Алексису поселок Песчаный казался запретным раем, но его жителям подобные мысли и в голову не приходили. Там жили обыкновенные люди с их будничными делами.

Для Лауриса Тимрота весна и лето пролетели незаметно. Как только море освободилось ото льда и нанесенных половодьем бревен, мужчины поселка сшили большой невод. Лаурис был штурманом невода и на все лето впрягся в тяжелую, изнурительную работу. Отец занимался домашним хозяйством, старшие братья рыбачили сетями и уходили на моторной лодке далеко в открытое море, где ловили глубоководную камбалу, бельдюгу и прочую рыбу, только Лаурис не уходил далеко. Во время лова салаки он с неводом работал вблизи поселка, а когда начался ход лосося, Лаурис отправился за семь километров от поселка, к устью реки. Спать приходилось в дюнах под открытым небом. В дождь сооружали палатку из паруса. За уловом приезжали скупщики, увозили рыбу, а с нею и львиную долю дохода. В утешение они привозили рыбакам водку, она согревала и веселила в штормовые дни и на время притупляла горечь несбывшихся надежд. По мнению старых рыбаков, нынешний год был не из удачных. Слишком рано наступили знойные штилевые дни, они продержались до середины августа. После этого, правда, подул северный ветер, но самые крупные косяки лосося ушли слишком далеко в открытое море, и ветер уже не мог пригнать их назад.

Дейнис был прав: после свадьбы Зандава Лаурис ходил сам не свой. Постоянно нахмуренный, тихий и молчаливый, он занимался своим делом и держался обособленно. Всем бросилось в глаза, что теперь он не брал в рот ни капли вина. Рыбакам его невода это было весьма кстати — им оставался лишний глоток, хотя они делали его лишь после бесплодных попыток уговорить своего штурмана выпить с ними.

Лаурис хорошо знал себя и понимал, что трезвость — это единственный способ скрыть от людей свое состояние. Вино развязывало язык и обостряло чувства. Во хмелю притаившаяся боль вспыхнула бы с новой силой, и неизбежно последовало бы то, чего больше всего боялся Лаурис: не выдержав, он заговорил бы и выдал себя. А стоит лишь одному узнать причину его угнетенного состояния, как об этом заговорил бы весь поселок. А там, немного погодя, слухи дошли бы и до Алексиса с Аустрой. Куда ему тогда деваться? Разве посмеет он после этого показаться другу на глаза?

Он ясно сознавал, что ему не на что надеяться; естественный взгляд на вещи, привитый воспитанием и подкрепленный собственным сознанием, не позволял ему даже думать о поступках, чуждых его семейным традициям. С того самого дня, как Аустра стала женой Алексиса, она была навсегда потеряна для Лауриса и он не имел права домогаться ее. Среди простых людей не принято отнимать чужую жену. Возможно, впрочем, что в приступе сильного отчаяния он и не посчитался бы с этим. Но существовала еще одна непреодолимая преграда: Аустра любила мужа, а Лаурис был ей чужд и безразличен. Нелепо было стремиться к недосягаемому, тосковать о несуществующем, гнаться за тенью.

И Лаурис постепенно привык к мысли, что Аустра принадлежит Зандаву и нет такой силы, которая могла бы что-либо изменить в его судьбе. Он искал примирения с жизнью и вновь упорно стал думать о Рудите. Рудите не была миражем, она существовала реально и любила его. Только пожелай он, и с ней могло бы осуществиться все то, что по отношению к Аустре было лишь яркой фантазией. Что порицалось там, здесь становилось желанным, считавшееся ложным и преступным по отношению к Аустре — естественным и законным. Стараясь забыть Аустру и возвышая в мечтах Рудите, он убеждал себя, что любит по-настоящему только Рудите и что она даже лучше Аустры. Ее привязанность и доверчивость вновь внесли в жизнь Лауриса покой и уверенность, и к моменту отъезда Дейниса в Эзериеши он настолько успокоился, что даже без всякой задней мысли послал привет и Алексису и Аустре.

Несколько дней спустя после возвращения Дейниса, в одну из суббот, Лаурис, вытащив лодку на отмель против поселка, отпустил рыбаков по домам. Вечером предстояло разделить недельный заработок. Завернув в кусок старой парусины несколько больших рыбин, Лаурис зашагал через дюны к поселку. Поравнявшись с домом Зандавов, он по привычке замедлил шаги и заглянул в окно, но Рудите, видимо, куда-то ушла. «Зайду вечером, после получки», — решил Лаурис и отправился дальше. Дейнис у себя во дворе тесал киль будущей лодки. Заметив Лауриса — единственного человека, который еще не слышал о подробностях его поездки в Эзериеши, он воткнул топор в чурбан и подошел к калитке.