Вилис Лацис - Земля и море

Он сел, стиснув руками голову. На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями Аустры да хриплым дыханием Алексиса.

Скоро Аустра поняла, что бессильна повлиять на ход событий, приближающихся с неумолимой быстротой. Таким, как сегодня, она видела Алексиса впервые, и ей оставалось или послушно следовать за ним, или… отказаться от него. Оба пути вели к одиночеству, горю. Алексис жесток, теперь она отчетливо поняла это. Он не думает о ней, он не думает о ребенке, наверное он не любит ее? Спазмы душили ее, она почувствовала, что с ней происходит что-то непонятное и страшное. Ее трясло — не то от холода, не то от страха. Она закричала. Алексис бросился к ней, обнял ее, успокаивая, лаская. Она отталкивала его, закусив губы до крови.

Алексис выбежал из комнаты.

— За врачом! Живее!

…Этот день был полон волнения и тревог, и к концу его нетерпеливому путешественнику, спешившему оставить гостиницу, судьба предъявила счет: у Аустры начались преждевременные роды. Сын Алексиса Зандава родился мертвым.

Теперь в Эзериешах царила непривычная тишина. Люди ходили на цыпочках, ни в комнатах, ни во дворе не раздавалось громких голосов. Врач навещал больную через день. Так и не дождавшись, когда Алексис объяснит, что послужило причиной несчастья, Эзериетис не утерпел и однажды зашел к дочери. Она была еще очень слаба, но здоровый организм упорно сопротивлялся болезни.

— Расскажи, дочка, как это случилось? — спросил Эзериетис. — Все время ты держалась таким молодцом и вдруг так…

Побледневшая Аустра, кусая губы, уставилась в потолок. Вопрос отца воскресил в памяти тот страшный день. Губы ее дрогнули, горло перехватила спазма. С трудом совладав с собой, она с усилием произнесла:

— Алексис хочет возвратиться на побережье. Я не сумела его отговорить. Мы, вероятно, уедем.

Старик долго сидел у постели больной, не произнося ни слова, затем с тяжелым вздохом поднялся.

— Я поговорю с Алексисом. Ведь он как будто не ребенок.

— Поговори, отец. Только не будь с ним строг. Строгость делает его упрямым. Ты не представляешь, насколько крепко засела эта мысль в его голове.

— Неужели и несчастье не образумило его? — недоумевал Эзериетис. — Тогда он не человек.

Алексис рубил во дворе хворост. Последние дни он избегал людей и ходил, глубоко задумавшись. Несчастье угнетало его, и, несмотря на все, он считал, что иначе поступить не мог: надо же было откровенно поговорить с Аустрой. Конечно, если он мог предвидеть такой трагический оборот, он бы несколько повременил с этим разговором.

— Не зайдешь ли ты на минутку в комнату? — пригласил Эзериетис.

Отложив топор, Алексис повиновался. Он понял, что пришло время поговорить с тестем начистоту, это неизбежно, и предстоящее объяснение его не смущало. Лучше сейчас, чем таиться до последней минуты, — ведь в том, что он собирается делать, нет ничего преступного.

— Ты думаешь уходить отсюда? — спросил Эзериетис, когда Алексис вошел в комнату.

— Если уж вам об этом известно, то скажу откровенно: да, это так, — ответил тот. — Дождусь только выздоровления Аустры, и мы уедем.

— Почему? У тебя имеется какой-нибудь веский довод?

— Не знаю, покажется ли он вам веским. Человек должен сам это пережить, только тогда он поймет.

— Нельзя сказать, чтобы к тебе здесь относились плохо, — продолжал Эзериетис. — Я не возражал против вашей свадьбы, смотрел на тебя благожелательно… Что за внезапная прихоть? Со временем, когда ты освоишь все, что нужно хозяину, я перепишу усадьбу на твое имя. От тебя самого зависит, когда это произойдет.

Алексис понял, что тесть ищет выхода и готов даже на уступки. Но насколько для Эзериетиса важна была эта частичная уступка зятю, обещание ему самого главного — усадьбы, настолько она была безразлична и излишня Алексису.

— Дело не в этом, — тихо проговорил он. — Мне ничего не нужно. Мой дом на море.

Эзериетис начал горячиться:

— Чего ты упорствуешь?

— Вы этого не поймете.

— Я все время считал тебя уравновешенным, умным человеком, который отвечает за свои поступки. Теперь я вижу, что тебе свойственны детские капризы.

— Это не каприз.

— Разве тебе мало той беды, которая случилась из-за твоих причуд? Ты потерял ребенка и чуть было не потерял жену, а я — дочь.

— Вы правы, мои причуды принесли несчастье. Но если я останусь здесь, беда может быть еще больше. — И он повернулся к выходу.

— Погоди, Алекси… — остановил его Эзериетис. — Это твое последнее слово? Ты все-таки уедешь?

— Да.

— А что, если я не отпущу с тобой дочь? — в голосе старика послышалась угроза.

— Вы не имеете права запретить ей следовать за мужем. Она совершеннолетняя, — в голосе Алексиса тоже послышались резкие нотки. — Тогда… тогда я прав был, говоря, что ей не я нужен, а мужчина, который бы жил и работал в Эзериешах.

После этого Эзериетис больше не пытался удерживать зятя.

…Аустра быстро пошла на поправку и спустя неделю уже могла вставать. Пока она была слаба, Алексис ни словом не заикался об отъезде, но, увидев, что она почти здорова, напомнил о своем намерении.

— Как ты полагаешь, недели через две мы сможем отправиться?

Эта бессердечность больно отозвалась в душе Аустры, но она ответила спокойно:

— Может быть, и сможем.

— Тогда я напишу Лаурису, чтобы приехал за нами. У его отца есть лошадь.

— Пиши, если считаешь, что так будет лучше.

Она больше ничего не сказала, но ее безвольное согласие было плохой опорой для Алексиса.

Прошли последние теплые дни, наступила настоящая осень, с холодными ветрами, облачным небом и грязными дорогами. Скот уже больше не гоняли на пастбище, и на полях не виднелось пахарей. И люди и животные держались поближе к жилью. Ожидали первых морозов и новолуния, чтобы, по старому обычаю, начать резать свиней.

В один из вечеров в Эзериеши приехал Лаурис за Алексисом и Аустрой. Этот приезд послужил сигналом к началу решающих событий. Зандава и его жену охватило дорожное настроение. Их сон в ту ночь был тревожным и беспокойным.

Сборы заняли немного времени — все уже было заранее подготовлено. Одежда и мелкие вещи упакованы, мука, крупа, мясо и другие продукты, которые Эзериетис выделил дочери, находились в клети.

Утром Алексис встал раньше всех и вышел посмотреть, какая погода. Моросил мелкий холодный дождь, похожий на густой туман. «Лишь бы выбраться на дорогу, пока дождь не усилился, — забеспокоился Алексис. — А там будь что будет».

Завтрак прошел в полном молчании. Аустра почти не прикоснулась к еде, ее бледное лицо еще носило следы перенесенной болезни, среди красных, обветренных лиц мужчин оно казалось высеченным из мрамора, холодным и бесчувственным. Но Лаурису она показалась еще прекраснее прежнего. И хотя Аустра не проронила ни слова, которое могло бы выдать ее настоящие чувства, он понял, что она несчастлива и очень страдает. Глаза ее, когда она обращалась к Алексису, уже не искрились радостью и нежностью, она ни разу не улыбнулась. У Алексиса был смущенный, виноватый вид.