Мария Халфина - Повести и рассказы

— Ну и докопалась? — Матвей отвернулся, чтобы спрятать невольную улыбку.

— И докопалась! — вызывающе ответила Вера. — Первое — это должны люди сделать так, чтобы никогда больше не было войны. Люди должны жить спокойно, а какая же это жизнь, если человек знает, что сейчас все хорошо, а через минуту вдруг начнется какая-нибудь заваруха, и все его труды, все старанья — все к черту, в яму, в огонь.

— Так, так… — поддакнул Матвей. — Может быть, еще чего-нибудь этому человеку не хватает?

— А еще, я так считаю, очень озлобляются люди от бедности, особенно молодые, а также многосемейные, когда приходится каждую копеечку высчитывать, чтобы как-то до получки дотянуть. А хуже всего для человека — это обида, несправедливое отношение вообще, когда что-нибудь не по правде делается…

— Да-а-а… — протянул Матвей и нехорошо, криво усмехнулся. — Губа-то у тебя, оказывается, не дура. Немалого захотела. Войны отменить, нужду человеческую изничтожить… да чтоб люди друг друга не боялись, верили бы один другому. Этак-то, конечно, каждому можно хорошим быть…

— А как, по-вашему, Матвей Егорович, — помолчав, кротко спросила Вера, бросив беглый взгляд на его потемневшее лицо. — Как вы думаете, Аркашка Баженов плохой человек или хороший?.. Пьяница, матерщинник… в заключении был за хулиганство.

Вера собиралась перечислить еще несколько Аркашкиных грехов, но увидела, как недоуменно поползли вверх у Матвея брови, не выдержала и фыркнула:

— В прошлое воскресенье, когда орсовские с товарами приезжали с продажей… Привезли они пальто зимнее женское. Хорошее такое пальтишко: сукно коричневое и воротничок такой славненький — настоящий «под котик»… Я покупать и не собиралась. Просто, стою, смотрю… очень уж миленькое пальтишко. И вот подходит Аркадий, встал за моей спиной и говорит мне прямо в ухо: «Может, у тебя деньжат не хватает? Возьми у меня. Все равно зря лежат. Бери, а то назло пропью…». Я говорю: ты матери пошли лишнюю сотню, а он вынул из бумажника квитанцию на перевод на пятьсот рублей. «Об этом, — говорит, — не беспокойся, сделано!» У него мать неродная, мачеха, отец умер, она с двоими ребятишками осталась. Аркашка жалеет ее… а пацаны ему тоже неродные, сводные они, мачехины.

Вера помолчала, подбросила в костер сухих сучьев:

— У Гребнева Семена жена острым ревматизмом заболела… Надо было ее прямо из больницы на курорт отправлять, грязями лечить, а семья у него большая, подбился он деньгами на путевку… Надо не меньше тысячи. Получил он письмо, ходит сам не свой, переживает… А вечером Аркадий приносит ему семьсот рублей… Сам принес… Семен Григорьевич у него даже и не просил…

— И откуда ты все это знаешь? — усмехнулся Матвей. — Что у кого стряслось, кто чем страдает… Деньги-то у Аркадия ты тогда взяла?

— Да нет, зачем же? Я ему соврала, что пальто у меня есть хорошее, у подруги будто оставлено. А деньги у меня и свои есть, только я их коплю на случай, если к Ивану Назаровичу соберусь. А вы, Матвей Егорович, почему себе ничего не покупаете, у вас ведь заработки неплохие?

— А может быть, я тоже к Ивану Назаровичу собираюсь. Вот… вставлю себе зубы железные, дождусь, когда ты свой срок отбудешь…

— Ой, Матвей Егорович… — Вера недоверчиво снизу вверх смотрела в невозмутимо-спокойное лицо Матвея и вдруг всплеснула руками, поверила, поняла, что не шутит. — Господи! Вот бы хорошо-то! А Иван-то Назарович, да он просто обмер бы от радости!.. Вы знаете, Матвей Егорович, у них там село большое, МТС хорошая, механиков же везде не хватает. Вас там просто на руках будут носить; квартиру дадут приличную, может, совсем неподалеку от Ивана Назарычевой хаты. Женитесь вы на хорошей женщине…

— Спасибо за план, Вера Андреевна, только, может быть, мне эти… ваши хорошие женщины не требуются?.. Может быть, я свою руку и сердце тебе предложить хочу… Так ведь, кажется, в романах герои изъясняются?

— Да ну вас, Матвей Егорович! — досадливо отмахнулась Вера. — Я вам серьезно говорю, а вы… ну, какие могут быть шутки?..

— Почему ты думаешь, что шутки?

— А потому, что Иван Назарович вам глупости всякие в уши надул, вы и повторяете, как маленький…

— Это какие же глупости он мне в уши надул?

— А такие, что вы передо мной вроде в долгу… что обязаны вы теперь со мной как-то расплачиваться… А вы собой нисколько не дорожите… вам все равно… Я знаю, вы человек добрый, жалостливый. Вы и вправду можете жениться из благодарности… из жалости…

— Какая жалость?! С ума ты сошла… дай же мне сказать!

— Ничего не нужно говорить! Матвей Егорович, у меня во всем белом свете только и родни, что Иван Назарович… да вы. Неужели я, по-вашему, такая уж глупая или настолько уж эгоистка, чтобы могла я жизнь вам испортить… воспользоваться вашей глупой простотой?

Она встала, схватила корзину с рыбой, выпрямилась перед ним — худая, нескладная, сердитая…

— Очень я вас прошу, если вы меня хоть чуточку как человека уважаете, никогда больше мне про это не говорите… И не ходите сейчас за мной, — я одна дойду.

Так вот и ходили бы они, возможно, еще долгое время вокруг да около своей нескладной любви, если бы не помогло им несчастье.

К сентябрю бригада отошла от зимовья уже на порядочное расстояние. Чтобы не тратить лесорубам времени на ходьбу, Вера надумала носить им обед в лес, на деляну.

По ее заказу дед Лазарев — мастер на все руки — соорудил удобное коромысло и к двум ведрам подогнал из оцинкованного железа плотные крышки. Сколько раз, зацепившись ногой за какую-нибудь колдобину-неудобину, Вера летела в одну сторону, ведра — в другую, и хоть бы тебе капелька щей пролилась.

Чашки, ложки, хлеб, всякую солонину к обеду мужики утром уносили в лес сами, а Верино дело было доставить ведро свежих щей и полведра каши или рыбы жареной на второе. Чай кипятили на месте.

Во вторник, шестнадцатого сентября — дата эта навек стала заветной для нее — Вера, дотащившись с обедом до деляны, покричала мужиков обедать и присела у костра передохнуть. Очень уж она в этот день чувствовала себя почему-то усталой и разбитой.

Мужики долго не шли, не слышали, видимо, Вериного сигнала. Везде в лесу завывали пилы, вот где-то невдалеке грохнулась оземь поваленная лесорубом сосна.

Забравшись на пень, Вера увидела, что человек пять-шесть мужиков с кольями толпятся под огромной сосной. Спрыгнув с пня, Вера не спеша пошла взглянуть, что там у них с этой сосной не поладилось, и заодно покликать на обед остальных.

Подойдя ближе, Вера увидела, что трое — Аркадий, Андрюха Лебедка и Григорий Степанович — уперлись в ствол капризной сосны толстенными кольями… Вера опасливо покосилась на вершину сосны… Леший ее знает, — другой раз и подсечет ее лесоруб по всем правилам, и гнили в середине вроде нет, а ее вдруг поведет не туда, куда лесоруб правит.