Мария Халфина - Повести и рассказы

Не отрываясь от приятного занятия, он время от времени искоса поглядывал в сторону полускрытого кустами щелистого забора.

За забором, приподнявшись на цыпочки, чтобы дотянуться до более широкой щели, напряженно ухватившись пальцами за край трухлявой доски, стоял человек. В щели были видны только маленькие цепкие пальцы да очень серьезные глаза, завороженно, не мигая смотревшие на сокровища, которые извлекал из мотоцикла и раскладывал на газете Дружинин.

— Иди-ка сюда… — негромко окликнул Дружинин. — Помоги мне, пожалуйста, одному тут никак не управиться…

Глаза и пальцы исчезли. Дружинин распрямился и, раздвинув кусты, заглянул через забор.

Мальчишка сидел на траве. Тот самый головастик в синих трусишках, что уже недели две по утрам крутится у мастерских и гаража, а вечером, словно специально поджидая Дружинина, торчит за мостиком, у своротка к дружининскому дому.

— Чего же ты? — облокотясь о забор и закуривая, спросил Дружинин. — Тебе все равно делать нечего, айда, соберем машину и закатимся вдвоем на Песчаное озеро, там вода теплая, уже купаться можно…

Он протянул вниз руки. Все еще не веря своему нечаянному, свалившемуся через забор счастью — бывает же такое на свете! — мальчишка ухватился за его пальцы и ловко, как обезьяна, взбежал босыми ногами по отвесной стене забора.

Дружинин на лету перехватил его под мышки, на какое-то мгновение мальчонка всей своей невесомой ребячьей тяжестью приник к его груди.

— Значит, так, — распорядился Дружинин, опустив его на землю, — ты бери тряпку и перетирай вот эти штуки, а я буду собирать. Вдвоем нам тут и дел всего ничего.

Потрясенный оказанным доверием, посапывая от усердия, мальчишка благоговейно приложился тряпкой к старому гаечному ключу. Никогда в жизни он не держал в руках таких великолепных, таких драгоценных вещей!

Беседа поначалу налаживалась туго. На вопросы мальчишка гортанно басил «ага» или, отрицательно мотая головой, тянул «не-е-е!»

Все же к обеду Дружинин получил необходимые для первого знакомства сведения.

Звали его Ленькой. На улице. А мама называет Алешей. А вообще-то он Муромцев. Алексей Муромцев. Скоро шесть лет. Живут они с мамой у бабки Кати, во-он за теми сараями, в белой избушке… А у бабы Кати коза Капочка, бодучая, гад, никого не боится, хуже собаки…

За интересной беседой время до обеда пролетело незаметно.

— Ох ты! — спохватился Дружинин, взглянув на часы. — Тебя же дома-то потеряли! Влетит тебе, тезка, от матери по первое число!..

— Не-е-е! — успокоил его Ленька, деловито завертывая в газету промасленные тряпки. — Мама теперь с коровами в лесу живет, это который называется «летние лагеря». Она домой только спать приходит. Она думает, я с бабой Катей, а баба Катя пошла в лес веники резать, а я не хочу. Там комары и эти… павуки разные, тоже кусачие. А вчера мы с бабой Катей богу молились, она мне за это целое блюдце сметаны наложила; она сейчас придет, поест и до самого вечера будет в кладовке спать…

Слушать Леньку было занятно. У него не ладилось со звуком «р», речь получалась какая-то воркующая, переливчатая:

— Алексей Мурломцев. Мама говорлила, я в Рлостове рлодился.

Плотно пообедав, поехали на Песчаное озеро… Намывшись в полное удовольствие, Дружинин заодно помыл и Леньку. Спина у него была худая, но удивительно пряменькая, а грудь высокая и плечи хорошо развернуты. Дружинин потискал смуглые, крепкие Ленькины икры:

— Ноги у тебя ничего, солдатские, а руки никуда не годятся. Ладно, погоди, сделаю я тебе гантельки — силу в руки загонять. Только смотри, тезка, заниматься каждое утро без обмана. Будешь?

— Буду! — полушепотом выдохнул Ленька.

Взглянув на него, Дружинин невольно поежился: столько доверия и благодарности было в его сияющих, широко раскрытых, серьезных глазах.

Потом Дружинин учил Леньку плавать, потом еще немного позагорали на горячем песке и поехали домой, довольные знакомством и проведенным днем.

С того воскресного дня каждый вечер Ленька ждал Дружинина за мостиком на выезде из деревни. Откуда бы ни возвращался Дружинин, мостика он на пути к дому миновать не мог.

Ленька никогда не бросался навстречу, ничем не выражал радости, не кричал, не прыгал. Стоял у дорога столбиком. Маленький, неподвижный столбик, весь — напряженное, тревожное ожидание: а вдруг Дружинин не заметит или не узнает? Вдруг он промчится мимо, не остановится?

Дружинин еще издали начинал притормаживать, и только тогда Ленькино лицо заливала неудержимо счастливая улыбка.

Он влюбленно заглядывал в усталое обожаемое лицо, карабкался в седло, и они мчались! Два друга, два тезки, мчались как ветер на великолепной, самой быстрой в мире машине.

Вскоре Дружинин заметил, что Ленька во всем его копирует. С трудом удавалось удержать смех, когда Ленька, протирая вечером запыленную раму мотоцикла, по-дружинински неспешно, с просторными паузами рассказывал о событиях минувшего дня:

— У мамы Крласотка двух теленков рлодила. — Он отступает на шаг назад, щурится, критически оценивая результаты своей работы, негромко сквозь зубы насвистывает. — Один пестрленький, а другой весь черлный, на лбу звездочка.

Ленькииу мать на ферме все звали Ольгой. И никому не казалось странным, что эту худую смуглую девчонку никто никогда не назовет Олей или Лелькой.

Встречал ее Дружинин нечасто. Приметилось, что держится она особняком, в стороне от горластых, смешливых девчат, и к этому тоже, видимо, все привыкли и считают естественным. И еще приметилось: вылинявший ситцевый сарафан и старенькие, и в дождь и в жару, босоножки. Другой обуви, похоже, не было. Сначала Дружинину просто не верилось, что большелобого, серьезного парня Леньку Муромцева родила эта девчонка с резкими движениями, с недобрым взглядом диковатых глаз, что это о ней походя тарантит Ленька: «Мама сказала… мама купила… а мама велела…»

— Почему у Муромцевой парнишка без надзора бегает? — спросил Дружинин, поджидая вечером тетю Нюру в вагончике Раисы Павловны. — Неужели для него места в детском саду не нашлось?

Анна Михеевна, домывая под умывальником руки, с любопытством покосилась на него через плечо, но ответить не успела.

— Место в садике мы для него сразу охлопотали… — врастяжку, с беглой улыбкой пояснила Раиса Павловна. — Только продержался-то он там недолго. Если ребенок с первых дней к порядку не приучен, трудно его перевоспитать. Тем более, что у мамаши фанаберии слишком много. Где бы ребенка наказать за провинность, а она еще смеет воспитателю претензии заявлять. Конечно, в девушках ребенка прижить ума большого не требуется, а вот воспитать его суметь… Она, видите ли, целью задалась: в техникум подготовиться! У нее, видите ли, с детства мечта — зоотехником стать! Вовремя учиться не хотела, школу бросила, семнадцати лет ребенка набегала, а теперь хватилась… Да еще и нос дерет! Уткнется в книжку — смотрите, какая умная! Девочки у нас простые, дружные, они к ней сначала по-человечески подошли, а она вроде на всех свысока… Ну, ей ли гордиться, перед людями свой принцип выставлять?! У самой, простите за откровенность, комбинации приличной нету, даю вам слово — нету! А она из первой зарплаты своему ненаглядному сыночку — конструктор за четыре рубля, и костюмчик, и сандалеты синенькие, и… какао! Нет, вы представляете? Какао!..