Мария Халфина - Повести и рассказы

Как он, этот чудаковатый дед Часовников с пятого участка, сказал, провожая его к машине: «Ну, рисковый ты мужик, Вениамин Павлович, рисковый и удачливый».

Удачливый… Ну что ж, пусть будет так. Но удача — бабенка взбалмошная, с капризами. Она тоже не каждому в руки дается.

А здорово вчера его в тресте принимали, когда он, прямо со своего заляпанного грязью вездехода, ввалился к начальству.

Впереди отпуск, Ялта, море…

«Самое синее в мире, Черное море мое…» — тихонько загудел Вениамин Павлович, блаженно потягиваясь под белоснежной простыней.

В столовой послышались легкие шаги. Вениамин Павлович закрыл глаза, сонно распустил губы и старательно засопел.

Чуть скрипнула дверь. Валерия на цыпочках скользнула к шифоньеру. Ага, скатерть достает новую, салфетки крахмальные. Итак, предстоит праздничный завтрак в ознаменование победоносного возвращения главы дома в лоно семьи.

Вениамин Павлович стремительно выбросил руки. Тихонько вскрикнув, Валерия навалилась ему на грудь: «Венка! Жадюга ненасытный, тише. Ребята проснулись!»

Давясь от смеха, она вырвалась из его цепких рук и, оправляя волосы, строго скомандовала:

— Вставать! В душ и за стол!

Господи-боже, ну кто поверит, что у этой тоненькой синеглазой девчонки шестнадцатилетняя дочь, что рослый богатырь, этот босяк Алешка, — ее сын?!

Забавная штука — после семнадцати лет брака быть влюбленным в собственную жену. Еще лучше знать, что и для нее ты единственный, что, кроме тебя и ребят, ей никто не нужен. И откуда взялась в ней эта домовитость, сноровка и уменье в домашних делах?

Говоря по правде, семнадцать лет сидела она за спиной тетки Ули. Пять лет в институте, потом с головой ушла в работу. Домой приходила ко всему готовому. И с ребятами горя не знала. Ее дело было — выносить да родить хороших ребят, а нянчила и растила их баба Уля… бабуля. Так же, как растила его, осиротевшего шестилетним пацаном… Нехорошо все же получилось… Сорвалась, уехала куда-то к черту на рога. И чего их с Валерой в последнее время мир не стал брать? Такая была всегда славнецкая старуха: веселая, бодрая… и ребята к ней были привязаны. Видимо, у всех у них под старость характер портится… ворчать начинают, стонать, хныкать.

Наша хотя и не хныкала, но нелады у нее с Лерой начались серьезные. Правда, не при детях. Уж в этом отношении тетка Ульяна была молодец. Детей она берегла. Иногда Валера ее чем-нибудь заденет при ребятах — она отойдет, отмолчится. Зато потом дуется неделю или, Лерка говорила, истерику у себя в комнате закатит… Нет, надо было все же поговорить с ней хоть раз… выяснить, чего ей не хватает. Ну да ладно, леший с ней, уехала и уехала, ее дело. По крайней мере, Валерия повеселела, хозяйничает, хлопочет… Конечно, ей теперь туговато приходится, ну ничего, тетка ребят к работе приучила, половину домашних дел выполняют Ирина и Алешка…

Вениамин Павлович не выносил бабьих склок и сейчас, в это праздничное утро, досадливо отмахнулся от неприятных мыслей…

Ульяна Михайловна действительно старуха была неплохая. Из породы неунывающих.

Смолоду работать на производстве ей не пришлось. Замуж она попала на девятнадцатом году в большую и нескладную семью. Старик свекор и пятеро парней лесенкой. Старшему двадцать пять, младшему одиннадцать. При шести мужиках одной хозяйке и по дому работы хватало.

Муж ей достался хилый, прожил недолго. Пока был жив свекор, Ульяна Михайловна держалась в доме за хозяйку, хотя в семью уже пришли еще две молодые невестки, но когда и свекра снесли на кладбище, никакого смысла не стало батрачить на взрослых деверьев и сношенниц.

Детей у нее не было, а одна голова не бедна. Продала телушку, что выделили ей деверья из небольшого хозяйства, уехала на шахту и устроилась, по трудным временам, неплохо. Работала кастеляншей в небольшом санатории, в трех километрах от шахтерского поселка.

По вечерам ходила в люди: помыть, постирать, с ребятишками подомовничать. Жила в крохотной каморочке при бельевой — бесплатно. Питание тоже большого расхода не требовало. То повариха кликнет похлебать щей, оставшихся от обеда отдыхающих, то после уборки квартиры или стирки пригласит поужинать хозяйка. Так что иной месяц всю зарплату целиком можно было потратить на одежду или в копилку отложить.

За нарядами Ульяна Михайловна не очень гналась. Но тут как раз наметилась у нее перемена в жизни. Присватался жених из шахтеров, мужчина одинокий, самостоятельный, с приличным заработком.

Приходилось высчитывать каждый рубль на случай, если дело сладится. Не идти же в дом жениха раздетой-разутой и без копейки в кармане.

Дело шло к свадьбе. Но словно снег на голову пришло известие, что младшая, единственная сестра — Тонька беспутная — умерла, а мальчишкой ее пригульным распорядиться некому.

Сестры были в давней ссоре. Тонька за многие годы даже ни на одно письмо Ульяны Михайловны не ответила. Но теперь старое вспоминать было не время.

Отпросившись на неделю, сняла с книжки все свои скопленные гроши, съездила, похоронила сестру честь честью, а шестилетнего Венку привезла с собой. И вся жизнь ее пошла кувырком. Самостоятельный мужчина вопрос поставил ребром: тетка не мать, мальчику место в детском доме.

Сколько тогда она наслушалась поучений, упреков, советов!

— Ты, Уля, с ума-то не сходи, — убеждали ее бабы.

— Такого человека упустить — это ж идиоткой быть надо. И ради чего! Был бы сын родной, ну тогда, конечно, тогда другое дело…

От этих уговоров Ульяне Михайловне становилось еще тошнее. Господи, ну как люди могут не понимать?! Тоньку-то она в зыбке укачивала, на загорбке таскала, пока та не научилась бегать… А Венка — Тонькин сын, у него же ни отца, ни бабки, кому он нужен, кроме нее?

О детском доме и слова не допускала. Детский дом — для безродных подкидышей, а Венка не безродный, у него родная, кровная тетка есть.

Жить с ребенком при бельевой ей, конечно, не разрешили, пришлось снять частную комнатушку на окраине поселка, за три километра от работы.

И дрова и уголь надо было покупать и ломать каждое утро голову, чем и как четыре раза в день накормить ненасытного Венку. Был он худущий, но прожорливый, как галчонок.

Главная же беда заключалась в том, что в детский садик принимали только шахтерских детей, дома оставить его было не с кем, приходилось водить с собой на работу.

И хотя поначалу все сиротку жалели, вскоре начались неприятности. Конечно, была бы это девчонка, дать бы ей тряпочек старых, лоскутков пестреньких, иголку с ниткой — сиди, приучайся помаленьку к делу, шей своей тряпичной Катьке наряды. А мальчишку, да еще такого озорника и непоседу, разве удержишь у теткиного подола?