Мария Халфина - Повести и рассказы

— Хорошо! — резко оборвала Валерия. — А как она Алешу по голове ударила, вы думаете, мне это неизвестно?

— И ничуть не ударила… — хмуро пробасил Алешка. — Один разок только стукнула по затылку… Она долбила-долбила: «Не лезь на тумбочку, не лезь на тумбочку…» А я полез и твою синюю вазу разбил… Ты бы мне дала за эту вазу! А она стукнула меня разок всего, а тебе сказала, что это она пыль вытирала и уронила… А ты на нее: «Не лезьте в мою комнату, не трогайте моих вещей, если у вас в руках ничего не держится…» — и еще всякое… а она так и не сказала, что не виновата…

— Удивительные дети! — холодно усмехнулась Валерия. — Никакого самолюбия — на них кто-то орет, их бьют…

— Не кто-то, а бабуля, — тихо вставила Иринка.

— И не орала, и не била, — согнувшись в три погибели, Алешка уперся подбородком в край стола. — Вон у Лазаревых бабка Сережку ремнем отлупила, а мать говорит: «Мало, еще надо было добавить».

— Довольно! Поговорили… — резко оборвал Вениамин Павлович. — Алексей, сядь как положено… За столом сидишь. Повторяю: ее никто из дома не гнал. Уехала она по собственному желанию и уехала не куда-нибудь, а к дядьке Никифору, к своему родному брату…

— Дедушка Никифор сам бедный. — Ирина говорила тихо, как-то уж очень твердо и непримиримо. — На троих одна его пенсия, и пенсия маленькая… И живут они трое в одной комнатушке…

— Интересно, откуда ты черпаешь такую информацию? — насмешливо спросила Валерия. — Это Ульяна Михайловна тебя информирует?

— Неправда! И ты сама знаешь, что неправда. Все письма бабуля адресует на твое имя, и ты всегда читаешь их первая и знаешь все, что она мне и Алеше пишет…

— Откуда же все эти жалобные подробности?

— Мне рассказала тетя Лина… — Иринка подняла голову и прямо взглянула в лицо матери. — Тетя Лина, твоя родная сестра… Только ты не думай, что бабуля ей пишет, жалуется. Дядя Витя ездил туда в командировку и рассказал, как бабуленька плохо живет… ведь у нее ни пенсии, ничего… ни копеечки нет своей… Кто-то же должен о ней позаботиться…

— Никто ей ничего не должен… — Вениамин Павлович произнес эти слова с расстановкой, подчеркнуто спокойно. — Повторяю третий раз: ее никто не гнал. Мы считали ее членом нашей семьи, относились к ней, как к близкому человеку. Вы называли ее бабушкой, хотя ты прекрасно знаешь, что она мне не мать, а тетка…

— Я знаю. Поэтому я и ходила в юридическую консультацию…

— Что?!

— Я хотела узнать законы… для бабули. Ну мне там все разъяснили… Если бы она тебя усыновила, когда взяла к себе… на воспитание, теперь ты должен был бы ей платить алименты… По закону. Или если бы вы оформили ее домработницей… Маме нужно было учиться, а тут я… вы поехали и стали ее просить, чтобы она переехала жить к вам. Возиться со мной, потом с Алешей… Работать на нас, на всю нашу семью. Вот… если бы вы тогда оформили ее как домработницу, теперь она имела бы пенсию. А она не догадалась тогда, не подумала, что так все может получиться. Вот, оказывается, какие у нас несправедливые, скверные законы.

— Ну вот что… Ты начинаешь заговариваться… — Вениамин Павлович с грохотом отодвинул стул, поднялся из-за стола. — Раз и навсегда я категорически запрещаю тебе, понимаешь? За-пре-щаю!

— Папа, не кричи на меня… — Теперь она уже не прятала от него глаз. Бледная, вскинув подбородок, она смотрела ему прямо в лицо. — Через три дня я получу паспорт, и ты не сможешь мне запретить работать. Ты понимаешь… мне там еще сказали, что если старик не заработал пенсии и у него нет родных, которые обязаны его кормить, таким дают пособие… десять рублей в месяц… по безродности, понимаешь! По безродности… и еще есть такие дома… для безродных… Ну я лучше вам все сразу скажу. Я и зимой буду работать. Десятый закончу в вечерней школе. И в институт поступлю на вечерний или на заочный… Я буду очень хорошо работать, чтобы получить для бабули комнату, а пока найду для нее частную… Я все равно заберу ее сюда, потому что она не безродная. Ей нельзя одной жить без меня и Алеши. Мы с Алешей уже все обдумали.

И именно в эту минуту за их спиной раздался смех. Валерия стояла на пороге столовой с кофейником в руках.

Она смеялась звонко, искренне, заразительно. Ну, можно ли принимать всерьез ребячьи выходки!

Лицо ее было безмятежно спокойно. Не было на этом свежем, красивом, холеном лице ни тревоги, ни гнева. И голос, только что холодный и жесткий, звучал сейчас смешливой теплотой:

— Нет, вы только послушайте этих мудрецов — они все обдумали! Господи, ну к чему этот нелепый разговор? Алеша, давай свой стакан. Да садись же к столу… Разгорячились, наговорили, чего не нужно… Тебе покрепче, папа? Ох, Ариша, Ариша! До чего же ты, оказывается, еще глупенькая девочка… Ни с кем не посоветовалась, ни в чем не разобралась и начинаешь выкидывать такие фортели: устраиваешься на работу, ходишь к юристам… позоришь папу. Неужели ты не поняла, что папу оскорбило бабулино поведение?

Подняв голову, Вениамин Павлович перехватил ее ласково-предостерегающий взгляд.

— Бабуля уехала, не поговорив, не простившись с папой. Она же и с вами-то не простилась, воспользовавшись, когда вы на каникулах гостили у тети Лины. Она могла обидеться на меня, возможно, в чем-то я была не права, но ведь папа-то ее ничем не обидел? Вот он и хотел, чтобы бабуля поняла, что поступила неправильно. Конечно, мы будем посылать ей деньги. И, если будет нужно, папа сможет и комнату для нее получить. Я понимаю, она уже стара, ей нужен покой, отдельно жить ей будет удобнее. Она будет приходить к нам в гости, и вы сможете ее навещать, когда захотите.

Она ворковала, разливала кофе, раскладывая на тарелки куски праздничного торта.

Вениамин Павлович, постукивая ногтем по золоченому узору подстаканника, угрюмо слушал вкрадчиво-успокаивающее журчание.

— С папой и мамой нужно всегда быть откровенными. От них ничего нельзя скрывать, тем более нельзя что-то предпринимать без их ведома.

Вениамин Павлович хмуро взглянул на ребят.

Каким жалким и некрасивым стало лицо Иринки. Алешка слушал мать, приоткрыв рот, уже готовый к улыбке, но, покосившись на сестру, вдруг померк и опустил голову.

Они сидели рядом нахохлившись, как воробьи под дождем. Нет, они еще ничего не умели скрывать. Отец одним беглым взглядом прочел отраженные на их лицах чувства.

Смятение и… стыд.

Он тяжело поднялся и пошел из столовой… Слева в груди что-то нудно, противно сосало.

Он лег ничком в неубранную постель.

Праздничный завтрак не состоялся.

Настроение было испорчено с самого утра. Вместо воскресного пирога Мария подала к завтраку яичницу с салом. Григорий Антонович хотел было спросить, где Сергей, почему не выходит к столу, но раздумал.