Владимир Мирнев - Нежный человек

– Этих последних годов у нее, сколько я помню, двадцать четыре! – восклицала Ирина в пылу гнева.

– Раньше – было неправда! – отвечала сорванным голосом тетя Лариса.

Весь август оказался насыщенным мелкими семейными событиями: Лариса Аполлоновна с достойным упорством проводила в жизнь озарившую ее в счастливый день мысль о спасении гибнущего мира, заострив этот вопрос так: НЛО сниспослано человечеству для спасения нравственности; временами получалось, что человечество должно спасти нравственность, а временами, что нравственность должна спасти человечество.

Чем сильнее бушевала Лариса Аполлоновна, возвращая свою великовозрастную дочь на путь истины, тем спокойнее чувствовала себя Мария. Она стала опасаться ухаживаний Коровкина, избегала его, уклонялась от знаков внимания, отвергала предложения сходить в кафе или просто пройтись по Москве. Она обрела внешнее спокойствие и могла поддакивать советам тетушки, обижаться на Ирину, когда та поздно ночью возвращалась домой. Однажды тетя Лариса призналась:

– Если бы ты была моя дочь, я бы тебе после своей смерти оставила квартиру, дачу и автомобиль с гаражом.

– Не надо мне ничего, тетя Лариса, Главное – отношение людское.

– Что, ты задарма ко мне ластишься и с признательностью относишься? – не поверила тетя Лариса. – Я за всю свою жизнь честного слова не слыхала, все врут, все изворачиваются, как ужи.

– Я говорю, как думаю, тетя Лариса.

– Ну, милочка, люди становятся честными не за здорово живешь, а в некотором роде и даже смысле пытаются выслужиться. А ты, ой ты, милочка, не так думаешь?

– Нет, тетя Лариса, я думаю, что вначале совесть у человека, а потом – остальное, – отвечала Мария, довольная своим ответом – простым и ясным, как порыв души, как продолжение ее мыслей, тайных и явных.

В последнее время Мария успокоилась, замкнулась и только внутри себя чувствовала жизнь: ровно билось сердце, в голове прикорнули спокойные, светлые мысли, неторопливым потоком проносящиеся по чутким нервам, и каждая из них светится, серебрится и приносит обновление. Ей стало хорошо. Пора забыть ей своего мужа Василия, простив ему все оскорбления, грубость, пора начать жизнь по-другому. Она довольна тем, что есть у нее, довольна людьми, которые окружают ее, всем, всем, всем очень и очень довольна, надо только честно трудиться. Жизнь ее должна проходить незаметно, тихо, спокойно. Скрытно. Но скрытно не в том смысле, что нужно ее скрывать, а в том, чтобы не выставляться напоказ.

Мария пораньше приходила на работу, принималась за дело, красила все больше кухни; ей очень нравилось красить кухни и представлять, как здесь будет жить молодая хозяйка, стряпать, сидеть, ожидать мужа – она ясно представляла себе счастливую хозяйку. Мария думала так, а сама знала, что на нее смотрит мастер Коровкин. После работы убегала к автобусу и знала – он стоит и смотрит вслед. Но временами Мария со слезами на глазах думала, что так жить долго не сможет, да и зачем тогда жить? Выходит, жизнь ее – это попытка убежать от себя.

В середине сентября Мария не выдержала и позвонила Топорковой, которая, по обыкновению, тут же ее обругала и заявила, что если подруга сегодня же не приедет к ней, то можно считать: они больше не знакомы.

Испросив разрешения у Ларисы Аполлоновны, поело работы Мария направилась к Топорковой.

Светило теплое осеннее солнце; воздух вдали от главных магистралей, по которым с гудящим хрипом бесконечным потоком неслось стадо автомобилей, пронизан густым терпковатым запахом. Высокие башни жилых домов, насытившись за лето солнечным светом, источали в атмосферу накопленное тепло. В садах, скверах, на улицах еще властвовало лето, но в то же время чувствовалась зрелая пора. Пресыщенность зрелостью наблюдалась во всем: в листве лип, дубов и вязов, горах яблок в лотках возле метро и даже в самом воздухе, недвижимо повисшем над улицами и дворами. Покой чувствовался и сверху, в небе, затянутом тонкой белесостью; она с успехом скрывала дымные извержения многочисленных труб. Только кое-где островками плыли облака – это становилось видно, если взобраться на одну из высоченных башен-домов. В центре города поднимались, выстраиваясь в красивую гряду – словно радуясь, что человек выпустил их на волю, – белые, клубящиеся облака. В переулках Измайлова – тихо, только тянулся в воздухе монотонный гул большого города.

Алена Топоркова, нарядившись в длинный до пят махровый французский халат, отворила дверь и укоризненно, не поздоровавшись, сказала:

– Проходи. С такой подругой, как ты, можно умереть. Ты чего молчала? Уезжала, что ли?

– Да не уезжала.

– Ну, слушай, на что похоже тогда! Я ей одно, я ей другое, как лучшей подруге, подсказываю и думаю из нее человека сделать, а она, дура, забралась в берлогу и думает: все! Ну, Маня, такую дуру не приходилось встречать!

– Чего ты от меня, Алена, хочешь? – спросила Мария, присаживаясь на диван и замечая, что ее подруга на самом деле взволнована. – Во-первых, я собиралась поступить в институт, а во-вторых, моя тетя очень не в себе вот уж столько дней.

– Не поступила, стало быть.

– Почему? – спросила уязвленно Мария. – Ты так думаешь? У меня разве на лице написано, что я не поступила?

– Чего обижаешься? Говоришь, что собиралась, – значит, не поступила. А ты сразу обижаешься. У тебя кризис?

– Какой такой кризис? – удивилась Мария.

– В смысле любовный.

– Нету у меня никакого кризиса, любовного тем более. Я, Аленка, много не раздумываю на этот счет. Влюбляться не думаю! Хватит.

– Слушай, если в первый раз втюрилась в этого губошлепа Ваську Тихонова, так я тебе скажу: можно считать, что счет не открыт, потому что в таких дураков стыд втюриваться.

– А как же ты понимаешь любовь? Выходит, я замуж вышла просто так?

– Не в том дело.

– А в чем? Как?! – вскрикнула Мария, почему-то решившая, что Аленка Топоркова унижает ее своими разговорами. Ее слова, жесты, одежда – все стало раздражать Марию. – Ты думаешь, что я вышла замуж по расчету? Или как тебя понимать?

– Сразу скажу – ты не нервничай и не срывайся, Маня. Если ты считаешь, что то была любовь, то глубоко ошибаешься.

– А чего ж, по-твоему, выходит, я вышла замуж просто так? Я его разлюбила и возненавидела, теперь в душу к себе никого не пущу. И ты меня не учи, как мне поступать со своими чувствами. Любовь, Алена, я поняла, живет в душе; и если туда впустить одного, второго, то что получится?.. Теперь буду жить другой жизнью.

– Раньше в монастырь шли с твоими мыслями.

– Вот-вот, правильно говоришь, только нету для меня монастыря, а то бы по твоему совету и поступила.

– Иди. Там тебя очень ждут, успокоят, дадут четки и скажут: молись господу, он простит грехи твои.