Владимир Мирнев - Нежный человек

– Пеструшка, чего же делает в утро моя доченька? – скажет, помолчит и опять скажет: – Чего же делает в утро моя доченька?

– А вот и я, – сказала Мария, обнимая мать и стараясь побыстрее загладить испуг, вызванный ее внезапным появлением.

Мария в паспортный стол не пошла, а попросила сходить мать; там паспорт оставили и попросили зайти через неделю. Но Мария торопилась, спешила, волновалась. Отчаявшись, позвонила в исполком, где работала и где все ее знали и любили. Позвонила, объяснив все, ничего не скрывая. В исполкоме ее выручили в трудную минуту: в тот же день Марию прописали и выписали. А назавтра она уже уезжала, сопровождаемая матерью.

– Как ты там, доченька? – спросила, высказывая свои сомнения, мать, стараясь упавшим голосом не выдать дурного предчувствия.

– Мамочка, миленькая, не горюй, дорогая, все будет в полном, как говорится, ажурчике, вон Топоркова живет и не пропала, за посла замуж выходит, и, что главное, тот от нее без ума, – отвечала Мария, а к самой подкрадывалось тоскливое, разрывающее душу чувство.

Ей уж и самой расхотелось вот так носиться, просить, да и на работу устраиваться, на какую не каждый пойдет, махнуть бы на все рукой, вернуться к матери и никуда не уезжать, жить нехлопотно и спокойно. Но одно дело – сиюминутное желание, а что делать потом, когда иссякнет желание и ты окажешься один на один с реальностью в Поворино, в котором живет ненавистный ей человек, живет с молодой толстушкой адвокатшей?

«Правильно, что не осталась, – подумала Мария в поезде, – не задержалась, а то распустила нюни, решила, жизнь кончилась, а она только-только начинается, впереди еще много интересного. Из Москвы убежала в Поворино, а теперь бегу в Москву обратно, как в свое убежище».

Сразу по приезде в Москву Мария направилась к Топорковой, вещи свои в тот же день перенесла к подруге. Алена и ключ ей дала от своей квартиры: распоряжайся, мол, пока не устроилась, хотя сама понимаешь, пока не выйду официально замуж за Мишеля, квартира мне нужна самой. К этому сводилась мысль Топорковой, когда она решительным жестом протянула ключи, выказывая этим жестом одобрение предпринятого. Марии не терпелось тут же пойти в ЖЭК, ходила по квартире, что-то бубнила себе под нос, и у нее снова появилось предчувствие больших перемен, которые могут изменить всю жизнь. От напряженного ожидания ее просто лихорадило.

В таком состоянии Мария села на балкончике, прикрыла глаза, но перед глазами поплыли красные круги, и невозможно было сосредоточиться на том, что обычно возвращало ей душевное равновесие – не было ковыльной степи, луга и солнца, – она то и дело мысленно возвращалась к будущей комнатке, которая может у нее появиться, если устроиться на работу в такое солидное учреждение, как ЖЭК. Она представляла: вот заходит в комнату, оглядывает каждый уголок и, конечно, видит сухую, но грязную комнату с ободранными обоями, захламленную, из окна падает луч солнца. И перво-наперво она с брезгливостью обрывает обои, соскабливает ножом, а обои окажутся непременно буро-желтыми, облепленными грязью, как у Коровкина. Мария поймала себя на том, что размечталась заранее, не имея еще комнаты, оборвала мечту, боясь вспугнуть надвигающуюся реальность…

Вот уже видит себя бегущей по лугу, по высокой траве, а навстречу ей льется нескончаемым, шелестящим потоком солнце, и слепящие его лучи, обрываясь в невидимой вышине, с глухим, мягким шорохом падают на землю; лучи словно тысячи искорок рассыпаются по воздуху, от них становится радостно, рождается приятная музыка, будто многотысячный хор пел где-то за невидимым занавесом.

Алена Топоркова, женщина решительная и твердая, хотя и осмотрительная, тут же согласилась сходить с Марией в ЖЭК. Их принял Ромуальд Иванович Капитолийский. Его глаза как будто вполне осмысленно смотрели на собеседника, но никого не видели, и казалось, происходящее в кабинете и даже на всей планете настолько отдалилось от его мыслей и даже неприятно ему, что он с некоей брезгливостью говорил о деле, приносящем ему, кстати, хлеб насущный. Разговор вела Мария, стараясь объяснять умно и понятливо. Топоркова сухо спросила о дипломном проекте, избегая ввиду беременности волнений, присутствовала, как говорят, при сем, своим сердитым видом внушительно демонстрируя важность просьбы.

Мужчина смотрел на Марию и ничего не понимал. Мысля его витали в более высоких сферах, чем можно было предполагать: он заканчивал в этом году Институт народного хозяйства имени Плеханова, и все на свете, кроме дипломного проекта, казалось ему настолько не стоящим малейшего внимания, что он в свою очередь поражался, как могли люди с такими мелочными делишками заявляться к нему в столь ответственный момент. Он слыл хорошим человеком, имея одну замечательную особенность: ругал людей, возмущался, называл их идиотами, крокодилами и полными кретинами – но ругал их не иначе, как мысленно. Но все-таки из бессмысленного, но вполне радушного разговора Мария узнала, что из управления ему звонили; он сам подавал туда запрос о приеме на работу дворников и бухгалтеров. Все же, несмотря на сильнейшую занятость начальника ЖЭКа умственными изысками, разговор складывался удачно. Но стоило заикнуться о жилье – а этот самый важный вопрос Мария отнесла на конец разговора, чтобы не испугать Капитолийского, проявив в том немалую дипломатическую сообразительность, – как Ромуальд Иванович Капитолийский изменился в лице, заостряясь в выражении до какого-то глубокого проницания человека, поражая при всем том отличительным свойством показать унизительную глупость вопроса, заданного посетителем. Он просто вскрикнул от негодования, чего с ним в течение беседы не случалось:

– Вам комнату? В квартире целую комнату? Да где я возьму ее? Я ее с собою в кармане не ношу!

– Жить я где-то должна, – возразила Мария.

– В тропосфере живите! В наше такое время можно жить в тропосфере. Да поймите, скорее можно найти место в космическом корабле, чем у нас! А время-то какое, в космос люди летают, – обратился неожиданно сладеньким голосом Ромуальд Иванович к сидевшей в углу и подозрительно молчавшей Топорковой, как бы обращая и ее внимание на важность происходящего в космосе и ничтожность просьбы Марии.

– Какое время? – спросила Топоркова, раскрывая свою заграничную французскую сумку. – Мой проект, надеюсь, устроил вас.

– Я сказал адекватную фразу: какое время!

– Ей комната нужна, в которой можно спать, отдыхать, жить по-человечески. Комната принадлежит не вам, а государству, и, пожалуйста, не делайте зверского лица.. А то проект я вам помогла сделать, а краники текут-с, Ромуальд Иванович, – проговорила зло Топоркова. – Вот и адекватная фраза.