Регина Эзера - Невидимый огонь

Так мы стали соседями.

За эти годы видеть старую хозяйку в лицо мне как-то не приходилось, больше все издали, на расстоянии, зато молодая — ее дочь Велдзе, носившая тогда фамилию Страздынь, — пришла меня поздравить с новосельем в первое же воскресенье. Мы были еще слишком чужие, чтобы вести непринужденный разговор, к тому же ни та, ни другая, мы не владели искусством светской болтовни, которая способна выручить и в самых щекотливых случаях. Слегка коснулись того, другого, но между тем она рассказала немного и о себе. Если не ошибаюсь, именно от Велдзе я впервые услышала об ее отце Витольде Стенгревице, а именно, что он пропал без вести в конце войны, когда Велдзе едва исполнился год, и они остались с матерью одни, что у нее туго шло ученье, особенно математика, но был дар к рисованию, что, может, стоило бы заниматься живописью, но художественные школы далеко — в Риге, жили они бедно, как говорится, перебивались с хлеба на воду, что с горем пополам она кончила в Раудаве среднюю школу, поступила на курсы и теперь работает на здешней почте. То, что Велдзе ни словом не упоминала о муже, могло означать, что между супругами нет согласия. И действительно, довольно скоро она со своим Страздынем развелась.

Дальнейшие события по ту сторону Выдрицы развертывались так. Велдзе справила новую свадьбу — с Ингусом Мундециемом, братом продавщицы Ритмы, удалым парнем из мелиораторов, потом отпраздновала крестины дочери, которую назвали странным именем, какого нет ни у одного создания женского пола во всей округе, — Эльфой, и наконец здесь же, на моих глазах произошли все перемены, вызванные историей, которую можно назвать воскресением. И хотя это слово имеет религиозную, что ли, во всяком случае мистическую окраску, именно так — воскресением Витольда Стенгревица хотелось бы назвать все происшедшее, что связано с этим лицом, которое более четверти века считалось погибшим, по понятиям людей было давным-давно похоронено и превратилось в прах и тлен, но в один прекрасный день восстало из гроба — уже после своей физической смерти, 18 ноября 1971 года. Этой датой было помечено извещение, которое пришло из далекого и до того захолустного городка Соединенных Штатов Америки, что его название даже мургальские знатоки географии слышали впервые. То, что Витольд Стенгревиц все эти годы прожил в Америке и умер в возрасте за шестьдесят лет вполне естественной смертью — от рака, было, конечно, историей не совсем обычной, и все же вряд ли вызвало бы такой стойкий интерес, если бы не еще одно обстоятельство — Велдзе получила наследство.

Догадки о размерах наследства долгое время переходили из уст в уста, предполагаемая сумма колебалась от нескольких тысяч до десятков тысяч долларов, так как в Америке Стенгревиц будто как женился на богатой вдове, которая затем оставила вдовцом его. Так ли оно было или нет — наше дело маленькое, как любит говорить Мелания, а посудачить на чужой счет, кто больше, кто меньше, мы все горазды. Имя Витольда Стенгревица не сходило у людей с языка, тем более что в жизни семьи Стенгревицев — Мундециемов произошли разительные перемены, которые бросались в глаза.

Первой из них была экспортная «Волга» кофейного цвета, которая с Ингусом за рулем плавно въехала во двор усадьбы, — самое роскошное авто в Мургале, какого не было даже у местного начальства и которое блеском хромированных и никелированных частей прямо ослепляло, как в прямом, так и в переносном смысле слова. За этим следовала еще одна новость — ушел из мелиораторов Ингус, устроился в потребсоюз шофером и развозил по магазинам товары. Заработок здесь, конечно, был куда меньше, зато Ингус являлся домой не раз в неделю на выходные, а каждый вечер. Из Лиготне часто доносилась музыка. Я вспомнила, что давно не слыхала голоса старой хозяйки, и решила, что происшедшие перемены и для нервов Валлии Стенгревиц, видно, были благотворны.

Но я все же ошибалась. Как-то утром встретила я Велдзе, которая несла на руках Эльфу. Мы обменялись, как и водится между соседями, парой слов. Вот, мол, тащит дочку в Купены к Марианне — чтобы побыла до вечера, ведь торчать на почте, где люди приходят и уходят, а в воздухе полно пыли и микробов, это не для ребенка. В общем-то оно, конечно, верно, хотя замечание насчет пыли и микробов все же показалось мне преувеличением, ведь операционная на почте всегда блестит и сверкает чистотой, уставлена декоративными растениями.

А мама — разве она присмотреть не может? Мама? Тогда, наверно, вы не знаете, что мама уже долгое время в больнице. Посоветовались с врачами и решили, что так будет лучше, пусть еще полечится до весны. А кому же и подкинуть ребенка, если не Марианне? Сами они оба на работе. Ищет она какую-нибудь тетеньку, чтобы пришла днем убрать в доме и присмотреть за ребенком, хоть душа была бы спокойна. Но старухи стали гордые — не подходи близко, у всех пенсия, все независимы, у всех, голодранок, хвост трубой. Что-то неприятное и нетерпимое, барское и высокомерное сквозило в ее тоне, но можно было понять и Велдзе, которой с утра, ни свет ни заря приходится тащить свое дитя в Купены, тогда как иной бодрой пенсионерке некуда девать время. Хорошо еще, что поблизости живет Марианна, безотказная Марианна, у которой Велдзе может оставить свою малышку без опасений: я подозревала, что забот у Велдзе хватает и помимо матери, и помимо дочери, потому что с Ингусом, насколько можно было судить, дело обстояло неладно.

Очень забавно было порой наблюдать, как Ингус возвращался с работы верхом на своем «козлике» (козликом он называл мотоцикл «Минск») — кепка задом наперед, в зубах сигарета, вся борода в искрах и дым струится по ушам — ну прямо черт, и мчит сломя голову как ненормальный. Излишне говорить, что за езду без шлема, и за превышение скорости, и за вождение мотоцикла в нетрезвом виде, и за тройной обгон его не раз лишали прав, и все ж начальство потребсоюза — а у него в автоинспекции была рука, ему позарез был нужен шофер — всякий раз Ингуса вызволяло, давая за него обещания, которые тот не выполнял, поскольку выпивши, как он сам уверял, он ездит даже лучше, чем на трезвую голову. Так ли оно на самом деле, трудно сказать, но такого аса мне в своей жизни приходилось видеть разве что на трассах автомотогонок. Говорят, он еще подростком мог проехать на велосипеде по проволоке, чего я сама, конечно, не видела, но в мою бытность, что правда то правда, при всех своих выходках и сумасбродствах он ни единого раза не попал в аварию. Это прибавляло ему смелости и уверенности в себе, а может, и самоуверенности, и безрассудства: я и по сей день не могу забыть той шальной поездки из Раудавы, когда он посадил меня в машину, упомянутую выше кофейную «Волгу», и мы гнали и неслись сквозь темноту и слякоть со скоростью сто десять километров в час, по скользкой дороге, под свист ветра, и я ждала и надеялась, я про себя молила бога, чтобы впереди блеснул фонарик автоинспектора, прежде чем мы врежемся в дерево или слетим в Даугаву. Но автоинспекторы тоже люди, они прятались под крышей, спасаясь от мокряди, которая падала с неба как из прорвы, и мы мчались и летели, будто за нами гонится нечистый, до самого Мургале. «Восемнадцать минут, точно!» — взглянув на часы, сказал Ингус и засмеялся. От пережитого страха я как-то отупела; и до меня не сразу дошло, что за восемнадцать минут мы покрыли расстояние от Раудавы до Мургале. Вот так он ездил, когда спешить ему было решительно некуда, хм…