Регина Эзера - Невидимый огонь

— Да, Ингус, — подтвердила Велдзе, вслушиваясь в звонкую разноголосицу.

— Тот, что «ку-ку», это самец, а «пли-пли-пли» — самочка.

— Ты шутишь! Это, скорее, дятел.

Ингус рассмеялся.

— Так бывает, Велдзе, только в анекдотах.

— Что именно?

— Чтобы самцу кукушки откликалась самка дятла, точно.

— Так это в самом деле кукушка? — удивилась Велдзе, стараясь уловить еще раз необычный крик и его запомнить, но самочка смолкла, и теперь доносился лишь знакомый испокон веку зов самца. — Все-то ты знаешь! — похвалила Велдзе мужа.

— Так уж и все, — отозвался Ингус, но Велдзе чувствовала, что ее слова ему польстили: мужчина есть мужчина.

— Красота! — восхищенно сказала она, обводя взглядом вокруг — светло-зеленую впадину с речушкой по одну сторону и с большим ажурным сосняком по другую, сквозь который на солнце просвечивала Каменная гряда, царство гранита и можжевельника. — А то бы мы так и просидели дома как кроты. Смотри, вон бабочка! Эльфа, видишь?

Бабочка была желтая, она реяла и трепетала, как малый блуждающий огонек, порхала вокруг стволов сосен, постепенно удаляясь. И Велдзе вспомнилось старое поверье — какая встретится первая бабочка, таким будет и лето: если крапчатая, то и лето выдастся пестрое, а если одноцветная — лето будет спокойное, однотонное, без особых приключений. Значит, у нее лето будет тихое, и это хорошо: она измучилась от вечных сюрпризов и происшествий. Она хочет спокойного, самого обыкновенного счастья, чтобы у нее был, как сейчас, свой дом, Ингус, ребенок, ей не надо ни славы, ни любовника, ни перемен, у нее есть все, о чем мечталось, и если она за что тревожится, чего боится, так это — растерять все и утратить, промотать и остаться ни с чем. Она не жаждет у кого-то что-то отнять, она не скряга, не сквалыга, она только не хочет отдавать своего. И пусть бледно-желтая бабочка пророчит мирное лето! Нынче Велдзе нужно тихое лето — без града и гроз, без жары и суховеев, как земле, чтобы она могла рожать…

Велдзе смотрела, как Эльфа в светлом пальтишке зигзагами, скрываясь между стволами и вновь появляясь — как порхавший сейчас мотылек, — бежала трусцой по лесу, то и дело нагибаясь и что-то собирая.

— Что там такое, Эльфи?

— Цветики, — отозвалась девочка и подняла вверх пучочек стебельков с нежными колокольчиками сон-травы.

— Только не заблудись, Эльфа!

— Да!

— Не ходи далеко!

— Не-ет… Здесь такие красивенькие…

— Вернись!

— Сейчас…

Ну а Велдзе? Что она стоит у машины как привязанная — задумчивая, озабоченная, боится позволить и ребенку отойти на лишний десяток шагов? Да. Человек не умеет наслаждаться счастьем. Иной раз ему невдомек даже, что это счастье, а когда он это сознает — беспрестанно тревожится, боясь его потерять, и губит этим все…

Ей захотелось курить. Но сигареты в сумке, а сумку Велдзе с собой не взяла. У Ингуса в кармане что-нибудь найдется. Мужчинам хорошо — карманы дома не забудешь… Она про себя улыбнулась своей неуклюжей шутке и пошла навстречу мужу, который нес в руке гибкие зеленые кустики и тихонько насвистывал.

— Ингус, у тебя есть закурить?

— Как всегда! — бодро ответил он и достал пачку сигарет, а потом и спички. Встряхнул коробок, сам себя спрашивая: — Пустой номер? — Но в коробке что-то слабо потарахтело. — Последняя спичка.

Ингус чиркнул ею, единственной, и Велдзе закурила. Сам он, однако, не успел — под ветерком пламя погасло.

— К машине сходить разве?

— Прикури от моей, — предложила она.

Их сигареты соприкоснулись. Лица Ингуса и Велдзе встретились в такой близости, что она видела золотые искры в радужных оболочках его глаз — от солнца и сдерживаемого смеха, веселые огоньки, которые в ней почему-то не отразились, а, напротив как раз, — вселили смутное чувство близкой опасности, что ли, и все тот же страх потерять. Но что потерять? Смешно просто. Сама забила себе голову, все последние дни волновалась, нервничала, переживала… Сколько раз ей казалось, что с Ингусом что-то стрясётся… что он не приедет… и что-то должно произойти… Все это ерунда! Сто раз, наверно, ее мучили и терзали дурные предчувствия — ну и что, разве они хоть когда-нибудь сбылись? Все нервы, нервы… А сейчас особенно. Вот ее и кидает как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз…

Сделав над собой усилие, Велдзе засмеялась, хоть и незвонким, тусклым голосом.

— Что ты смеёшься, Велдзе?

— Это последняя сигарета — я бросаю, всё.

— О-ля-ля! Кто же это тебя вдохновил на такой подвиг?

— Никто. Я сама… мне теперь лучше не курить.

— Начиталась, наверно, что от никотина лицо старится, точно!

Ничего-то он не понял, мужчина-мужчина!

— Черт возьми, что же теперь со мной будет! — с притворным ужасом воскликнул он.

— В каком смысле? — без выражения спросила она.

— Никто так яро не воюет против своих прежних слабостей у других людей, как отступники, точно. Теперь ты будешь меня гонять и мылить мне шею за каждую цигарку, я. уж чувствую.

Велдзе криво усмехнулась. Говорить ей больше не хотелось — их слова как бы не встречались, как бы расходились в пути. Ингус не сознавал серьезности этой минуты. А она… она видела, что миг наибольшей их близости уже позади. А когда он был — утром в постели? Или недавно, когда они втроем вышли из машины тут, у Каменной гряды, и нежданно-негаданно их обняло птичье пенье и душистое свежее дыхание леса? Или сейчас, когда соприкоснулись их сигареты и в нее, близкие-близкие и смеющиеся, живые и золотистые, вперились мужнины глаза? Неважно. Оно ведь уже миновало, оно уже в прошлом. Его нельзя больше почувствовать, его можно только вспоминать. И ей расхотелось здесь оставаться, на этом месте. Пустом теперь, как кулек, в котором были конфеты, как бумага, тара…

— Эльфа, мы уезжаем!

— Да!

— Ну сколько можно ждать, Эльфа?

— Сейча-ас!

Девочка вышла на опушку леса — в обеих горстях у нее были цветы.

— Ну куда ты нарвала столько, глаза завидущие!

Эльфа искоса метнула на мать вопросительный с лукавинкой взгляд — точно так поглядывал Ингус, когда провинится. Мамина дочка… Те же глаза, рот, нос, волосы, даже сухощавость, только взгляд отцовский. На таких хлебах, между прочим, могла быть и покруглее. Вон у Ритмы Атис — как сбитый… Сколько раз Велдзе ловила себя на том, что, думая о сыне, представляет его себе примерно таким, как Атис, — наверное, потому, что мальчик был немножко похож на своего дядю… Теперь, однако, у Велдзе было такое чувство, что второй ребенок ей ни к чему. С Эльфой одной — о боже, сколько она приняла, лучше не вспоминать! Была бы еще мама здорова, тогда другое дело. Но мама и сама как ребенок, хуже ребенка… Может быть, пойти в больницу — сделать аборт? После недавней вспышки чувств Велдзе словно потухла, как будто не выдержав бремени счастья.