Георгий Садовников - Иду к людям (Большая перемена)

— Мне стакан водяры! Полный, по самую ватерлинию! — повторил я присказку одного из своих однокурсников, бывшего моряка, плававшего на эсминце. — И желательно «сучка». Чтобы шибало сивухой. Я — извращенец!

До этой трагедии я предпочитал сухое вино, водку и прочее крепкое принимал в редких случаях, бывало выпьешь граммов тридцать, в ответ на вопрос: «Ты меня уважаешь?» — и более ни-ни. Но так было в прошлом — теперь я катился в тартарары.

— У нас всё «сучок». Другого не держим, — безучастно ответила продавщица.

Она лениво взяла с подноса мокрый гранёный стакан и, наполнив бесцветной жидкостью из распечатанной бутылки, придвинула к моим нерешительным ручонкам.

— Не рано ли начинаешь? — спросил второй, то есть плешивый, оторвавшись от созерцания бутербродов.

У самого-то нос был красен, будто схваченный насморком, из ушей торчала вата.

Я с опаской посмотрел на стакан — водка дробилась в его гранях зеленоватым светом, как и положено «зелёному змию», и забубённо ответил:

— А мне что утром, что вечером, нет никакой разницы!

— Я не о том, — возразил плешивый и потребовал от буфетчицы: — Забери у него это пойло, пока не поздно. Он же ещё малец!

— А пьёт за свои. Закусывать будем? — спросила продавщица прежним скучающим голосом.

— Мадам, это вы мне? Лично я пью, не закусывая! — воскликнул я, прикидываясь оскорблённым. — Да я сейчас эту жалкую водчонку залью в един глоток! Я её, ничтожную, одним махом! Для меня, любезные, стакан всё равно что напёрсток. Я её глушу вёдрами! Глядите: ап!

И я точно сиганул в чёрную бездну — ухватил стакан всей пятернёй и поспешно опрокинул в рот. В моё горло хлынул огненный поток, я задохнулся и исторг его себе на грудь. Меня сотрясал неистовый кашель, и всё оставшееся в стакане само собой выплеснулось на пол.

— Ну вот, — удовлетворённо произнёс плешивый. Мол, этого и следовало ожидать.

— Повторить? — невозмутимо спросила продавщица. Однако в её тёмных апатичных глазах возник слабый интерес.

— А ты, Дуся, не подначивай парня! — прикрикнул на неё плешивый.

— Бла… кха, кха… благодарю, кха, кха… я сыт, — выдавил я сквозь кашель и, рассчитавшись, покинул «Дунай», так и не ставший для меня дном.

Придётся его, это дно, искать в другой части города, и я погнал себя на железнодорожный вокзал — там, как утверждали распутники с нашего курса, чуть ли не табунами водились продажные женщины. По словам тех же рассказчиков, это было самое подходящее место для успешной и, главное, безопасной торговли собственным телом, при появлении патруля находчивые дамы бросались на перрон, к поездам, — изображая благопристойных встречающих и провожающих, платочками махали вагонным окнам и туда же слали воздушные поцелуи.

Я сжал в кармане пиджака тощую пачечку пятёрок, трёшек и рублей — весь мой скудный бюджет, и вошёл в здание вокзала. Его огромный вестибюль так и кишел людьми, их тут сотни, а может тысячи, они сновали туда-сюда и с багажом, и с пустыми руками, и в этой толчее было множество женщин — поди угадай: кто из них блюдёт целомудрие, а кто предлагает себя за деньги всем, кому не попадя. Не будешь же соваться к каждой с изысканным вопросом: «Пардон, мадам, вы часом не проститутка?»

А дубовая вокзальная дверь впускала с улицы новые толпы народа, будто его здесь не хватало. Отворилась она и в очередной раз, и в здание несмело вступила сельская девушка в цветастом платке и приветливо сказала тысячеголовой гудящей массе:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, здравствуйте! Проходите и чувствуйте себя как дома! — ответил я за весь вокзал и, спохватившись, скрылся за спины людей — нет, такое непорочное создание не для меня. С ней один путь: в высокие духовные сферы. А мне в обратную сторону.

Но я зря волновался — они меня заметили сами и тотчас начали охоту. Я почувствовал на себе чей-то цепкий ощупывающий взгляд и, повернув голову, обнаружил его источник. Вокзальная Артемида сидела, а вернее, стояла в засаде рядышком с расписанием поездов. Охотница была упитанной особой, её бюст вздымался под розовой нейлоновой кофтой двуглавым Эльбрусом, полные бёдра распирали ядовито-зелёную юбку, и та, поддавшись напору плоти и нарушая приличия, открывала ноги выше колен. Но главным в этой атакующей рекламе было её лицо, грубо размалёванное гримом. Дама будто сошла в зал с экрана, из фильма «Ночи Кабирии». Там героиня дежурила на улицах в компании других проституток, и одна из них была такой же габаритной, как и эта, с нашего вокзала, и звали её, кажется, Джальсаминой. Кабирия так и кричала на весь Рим: «Джальсамина! Джальсамина!»

Поймав в ловушку мой взгляд, Артемида-Джальсамина растянула толстые ярко-красные губы в призывной улыбке и поманила пальцем: мол, иди ко мне, красавчик, я тебя съем! Так я перевёл её улыбку и жест. Нечто подобное мне встречалось в зарубежных романах и фильмах.

Итак, у меня появилась отличная возможность загубить свою молодую жизнь — спутаться с отъявленной продажной женщиной. И тут решимость снова бросила Нестора Северова на произвол судьбы — я оробел! Вот падших ругают кто во что горазд, их презирают, но, как оказалось, опуститься не так-то легко, тем более на самое дно, и в этом я убедился на собственном опыте, сейчас на краснодарском вокзале.

Джальсамина звала к себе, а я стоял, будто окаменев. Тогда она сама сдвинулась с места, направилась ко мне, вихляя мощными бёдрами, покачиваясь на высоченных каблуках.

— Три рубля! — выпалила она, едва не въехав в меня своим грандиозным бюстом.

— Так дёшево? — удивился я, забыв про недавний испуг.

— Если, по-твоему, этого мало, пусть будет четыре, — прибавила Джальсамина.

— Пять! — возразил я, заботясь прежде всего об интересах этой заблудшей души.

— Ладно, но ни копейкой больше! — предупредила она, блюдя, в свою очередь, интересы мои, и задержала взгляд на моём скособоченном пиджаке. — За тобой что? Никто не смотрит?

— В каком смысле? — не понял я.

— В обычном. Жениться ты ещё не созрел, зелен ещё. Я имела в виду твою мамку.

— Нет у меня мамы. Умерла. И давно.

— То-то и видно, — вздохнула Джальсамина и занялась было пиджаком, начала перестёгивать пуговицы из петли в петлю.

— Не стоит. Это мой новый облик, — заартачился я, стараясь высвободиться из её крепких рук.

— А я с таким не пойду! — прикрикнула Джальсамина. — Что скажут люди? Подцепила опустившегося охламона! Во, теперь нормальный человек. Ну, пошли! У нас мало времени, надо успеть.

Она мёртвой хваткой вцепилась в мой локоть, видно опасаясь упустить добычу, и повлекла в глубь вестибюля.

— Должен предупредить: я ещё никогда… Ну вы меня понимаете, — говорил я, впадая то в жар, то в холод. Мне ещё не приходилось быть с женщиной, в этом смысле. Я, стыдно признаться, — девственник.