Михаил Алексеев - Ивушка неплакучая

— Должна сойтись… — поддерживала в ней боевой дух мать.

Остановила их работу прозвучавшая за окном песня:

На побывку едет Молодой моряк…

Вслед за песней ввалились в избу и ее исполнители — двое бравых военных в матросской, тщательно отутюженной форменке. Это были Минька и Гринька.

Надёнка в один миг убрала со стола таблицу и лотерейные билеты, убежала в переднюю, а Штопалиха всплеснула руками:

— Минька, никак, ты? А это не Гринька ли будет?

— Так точно, Матрена Дивеевна! Явились в краткосрочный отпуск, как отличники боевой и политической…

— Батюшки мои, что же я, старая, стою так… Надёнка, что ты там укрылась?.. Иди самовар разогрей, а я сейчас яишенку поджарю с сальцем… Перво-наперво, конешное дело, чаек…

— Не трудитесь, Матрена Дивеевна, моряки такой напиток не употребляют.

— Ну, другого я для вас не припасла…

— Нам и не надо ничего другого. Вот обещанное тебе привезли, — Минька подал растроганной Штопа-лихе очки.

Матрена Дивеевна водрузила их на свой толстый, расплывшийся на пол-лица нос, повертелась перед зеркалом:

— Точно учителька, право… Где ж вы плаваете там, по каким морям-окиянам, а, Минька?

— Это секрет, тетенька Матрена. Военная тайна.

— Ну, ну. Секретное-то ребята при мне, как и при Апреле, не рассказывайте. Я, как и он, грешник, не вытерплю, сею минуту понесу по селу, как сорока на хвосте.

— Спасибо за предупреждение, Матрена Дивеевна! Разрешите отбыть, товарищ командир… товарищ завидовский капитан первого ранга!

— Да ступайте уж, — завидовский «капитан» широко улыбнулся. — А Филипп-то Фенюхин, знать, не с вами служит? Нет? Ну идите. Матеря-то ваши, чай, стряпней занялись. Дождались соколов. Ступайте, ступайте. За очки еще раз спасибо. Выручили старую.

На полевом стане, у будки, приготовившись полудне-вать, лениво перебрехивались мужички — небольшой кружок, образовавшийся вокруг Тишки. Тут были Санька Шпич, не избранный в очередной раз в депутаты местного Совета и по этой причине уступивший свою председательскую должность другому человеку и заделавшийся учетчиком комплексной бригады; древний Максим Паклёников, недавно овдовевший и ушедший на пенсию и теперь день-деньской околачивавшийся на поле возле молодых односельчан и таким образом дожидавшийся своего последнего часа на горькой и сладкой завидовской земле; бывший комбайнер, а теперь тоже колхозный пеисиопер, находящийся здесь в качестве наставника молодых механизаторов, Степан Тимофеев; несколько в стороне маячила длинная, склонившаяся над котлом фигура Апреля, только что доставившего пахарям ведро карасей и сейчас дававшего консультацию стряпухе относительно затевавшейся ими ухи.

По зяблевому полю, где некогда разыгралась свадебная история, навстречу тракторам бежали Минька и Гринька, сигналили руками, чтобы трактористки, их одногодки, остановили свои машины. Но девчата не остановились. Из одной лишь кабины спрыгнула на землю Феня, — должно быть, она натаскивала, инструктировала одну из своих воспитанниц.

Гринька попросил:

— Теть Фень… Федосья Леонтьевна! Разрешите хоть один круг проехать. Ей-богу, и во сне эту нашу землю видел. А когда по морю идем, так и кажется, что под нами поле. И мы не на корабле боевом, а на тракторе.

— Вы что же, на побывку? — спросила Феня, стряхивая с комбинезона пыль.

— На побывку. Отличники мы! — не вытерпел, чтобы не похвалиться, Гринька.

— Молодцы, — сказала Феня, а в глазах, в темнеющей их сини, был немой вопрос: «Что же с Филиппом моим? Как он там? Скоро ли приедут с Танюшкой и внучонка мне покажут?..» Вслух, однако, спросила:

— Отслужитесь — вернетесь в Завидово аль как?

— Там видно будет, — неопределенно сказал Минька.

— Нет, ты не юли. Скажи прямо: вернешься ай нет?

— А мне чего тут делать, Федосья Леонтьевна?.. Скажите, сколько вашему инженеру Федченкову лет?

— А дьявол его знает. Сорок, наверное, с гаком. Тебе-то зачем это знать?

— Так, — подытоживал Минька, не отвечая на ее вопрос, — сорок с гаком, ну а механику, дяде Авдею?

— Этот чуток постарше.

— Так, — опять подытожил Минька. — А скажите, Федосья Леонтьевна, хорошие они специалисты?

— Не жалуемся, дело свое знают.

— Так! — торжествовал Минька (Гринька при этом глядел на него и на всякий случай улыбался). — Значит, минимум десяток лет Михаил Соловьев, то есть я, должен будет в родном Завидове рядовым трактористом вкалывать? Нет уж, дудки, Федосья Леонтьевна! Минька не дурак. Оп поедет в город, устроится на завод слесаришкой самой пусть ннзкой, начальной категории. Но потом, поскольку не дурак, поступит в вечерний техникум при том же заводе. Окончит его, разряд между тем повысится. Отработал восемь часов — и вольный казак, куда хочешь иди. Хочешь — в театр, хочешь — в кино, хочешь — во Дворец спорта мячик, шайбу там погонять или в плавательном бассейне побултыхаться — благодать!.. Затем, глядишь, вечерний институт, опосля его и мастером в цеху можно стать… Инженер Минька, начальник цеха Минька — и пошло-поехало!.. Что вы на это скажете, Федосья Леонтьевна?

— Скажу… — глаза Угрюмовой налились холодом, — скажу не тебе. Матери твоей скажу. Жалко, скажу, тебя, Мария, дурной у тебя сын вырос, зря ты столько горя с ним вынесла!.. Карьерист твой Минька!.. — Она замолчала, перевела дух. — «Начальник цеха Минька! Инженер Минька!» — передразнила зло и беспощадно. — А на земле, голубок, не грех быть и рядовым всю жизнь!..

Мимо проходил трактор. Феня взмахом руки остановила его.

— Ну дай же прокатиться, теть Фень! — сказал Минька почти умоляюще. — Хоть один разик!

— На тракторах землю пашут, а не катаются. Плавай уж там на морских волнах, а потом катись в город, коль ты такой расчетливый!

Из кабины трактора чуть заметно в запыленном оконце проглядывало девчоночье лицо.

Феня быстро, совсем по-молодому, взобралась на машину.

Минька и Гринька, понурившись, глядели вслед удаляющемуся трактору.

— Я ж ей честно… Чего ж она… так? — бормотал в замешательстве Минька.

— «Честно»! — теперь уже передразнил его до этого покорный ему во всем Гринька. — Ты, может, самую большую обиду ей нанес. Эх ты, моряк! Пойдем лучше поскорее отсюда. Нечего честным труженицам глаза мозолить…

— Я, может, на флоте хочу остаться. В военно-мор-скую академию… У ней ведь тоже сын в армии остался… — искал себе оправдания Минька.

— Так бы и сказал Федосье Леонтьевне, а то развел тут свою гнилую теорию…

Феня действительно была сильно огорчена этой Минькиной теорией и, возвратившись с полей, шла на ферму не в лучшем расположении духа. А тут ее ждала новая неприятность.

Возле фермы, у большого загона, где табунились молодые коровы, стоял невероятный бабий гвалт.