Златослава Каменкович - Его уже не ждали

— То есть как? — изумился Ванек.

— Ха-ха-ха-ха! — загудел бас Дворжака, будто колокол на костеле святого Гаштала. — Наши немецкие товарищи решили, что так будет безопаснее доставить газету. Разве придет в голову полиции искать нелегальную литературу на пароходе, на котором плывет сам император?

В это время раздвинулся пестрый ситцевый полог, и из ниши, служившей спальней, вышла Анна с сыном на руках.

— Аннуся, дитя мое! — с распростертыми объятиями шагнул ей навстречу доктор Ванек.

Теплый поток радости разлился по бледному лицу молодой матери.

— Покажи сына… Похож…

Это был тот самый Ванек, который сказал ей и Ярославу: «Благословляю вашу любовь, благословляю вашу борьбу за счастье простых людей, и если вам даже суждено умереть в борьбе, так только для того, чтобы жить».

Ванек посмотрел в глаза Анне.

— Не надо… Не надо… — прошептала она голосом, в котором слышалось отчаяние исстрадавшегося человека.

Доктор понял: она просит вспоминать о Ярославе только как о живом.

— Я знаю, вы останетесь с нами, Анна, останетесь верной мечте нашего Ярослава. И когда он вернется, он будет гордиться женой.

— Очень хорошо, что Анна приехала, — вмешался в разговор Дворжак. — Я договорился с редактором нашей партийной газеты — ей поручат переводы с иностранных языков. Правда, газета наша бедна, большими средствами не располагает. Но если найдем какую-нибудь маленькую побочную работу, Анна не будет нуждаться.

— Я готова работать день и ночь, — горячо сказала Анна. — Переводы у меня займут не много времени. Найти бы два-три платных урока…

— Найдем, Аннуся, — заверил доктор Ванек.

— Анна хочет учить детей рабочих, — снова заговорил Дворжак.

— Прекрасно! И не только детей нужно обучать грамоте, придется учить и рабочих.

— С радостью! — взволнованно прошептала Анна.

Решение пришло неожиданно: Анна останется жить у Дворжака. Ружена присмотрит за ребенком.

Недалеко от дома, где теперь жила Анна, за высокой каменной изгородью днем и ночью непрестанно гудела ткацкая фабрика Густава Фольциммера. Здесь-то и работал Вацлав Дворжак. Среди ткачей было немало украинцев, покинувших родные места в голодные годы. Хозяин фабрики считал чехов лентяями и бунтовщиками. К тому же приезжим платили меньше, да еще получали дополнительную прибыль, предоставляя им под жилье деревянные бараки. Семейным Густав Фольциммер создал в бараках «уют»: им разрешалось отгораживать свои нары ширмами, которые он давал в рассрочку.

По заданию доктора Ванека Анна взялась обучить грамоте детей ткачей этой фабрики.

Начинать было нелегко. Забитые, неграмотные женщины испугались, когда Анна впервые зашла в барак и предложила совершенно бесплатно учить их детей.

— Э-э, доленька наша, зачем рабочему человеку теми науками голову забивать? — тяжело вздохнув, сказала молодая, но уже поседевшая ткачиха. — Дай боже, чтобы мой Миколка стал хорошим ткачом. Пан мастер обещал, как минет моему сынку десять лет, к работе его пристроить.

— Лишь бы руки, а мои Стефця и Катруся всегда сумеют поставить заместо подписи крестики, — с горькой усмешкой промолвила другая ткачиха.

— Бойтесь бога, пани! А кто ж за малышами присмотрит, пока мы на фабрике? — отмахнулась третья.

Готовая на любые испытания, Анна стояла на своем.

— Поймите, — горячо уговаривала она матерей, — когда ваши дети овладеют грамотой, они скорее победят людскую злость, насилие. Они не позволят капиталистам и фабрикантам безнаказанно издеваться над рабочими людьми. Они станут хозяевами своей судьбы…

Сначала две-три ткачихи, боясь гнева мужей, тайком стали посылать своих детей «в науку» к Анне. Иные же только молча покачивали головами: мол, все это людям на смех, на наши достатки убогие не хватает лишь академиков.

Как-то одна немолодая ткачиха с искренним недоумением громко спросила у Миколкиной матери:

— И что за выгода пани профессорке без денег голову себе ломать с нашими детьми?

— А доктор Ванек, он что — за гроши их лечит? — ответила ей соседка по нарам.

Доктор Ванек часто заходил в бараки. Не одну жизнь отвоевал он здесь у смерти, не одну семью польскую с украинской помирил, растолковывая людям, кто их истинный враг. Терпеливо разъяснял он и то, почему они должны учить своих детей грамоте.

Верная мечтам Ярослава — просветить многострадальный народ, научить его распознавать врагов, Анна всеми силами старалась передать знания детям украинских и польских рабочих, заброшенным на чужбину. Для них во всей Праге не было ни одной школы, где бы учили на их родном языке.

Ни на минуту не теряя веры в то, что Ярослав жив, Анна часто мысленно говорила с ним: «Как обрадовался бы ты, любимый, увидев, что комната, где я теперь живу, становится школьным классом и дети твоего народа на родном языке читают «Кобзарь» Шевченко и пламенные стихи Ивана Франко. Ведь в нем, Иване Франко, ты когда-то безошибочно угадал бесстрашного борца за счастье тружеников…»

Через три года «школа» Анны уже не вмещалась в квартире Дворжаков. И Анне пришлось снять небольшую квартиру неподалеку от ткацкой фабрики Густава Фольциммера.

В окно брызнул такой поток солнечных лучей, что Славик заслонил глаза ладонью и сел на кровати.

— Доброе утро, мамуся! — радостно воскликнул мальчик, и две веселые ямочки заиграли на его смуглых щечках.

— Доброе утро, сыночек, — отозвалась Анна, хлопотавшая у стола. — Вставай быстрей, а то опоздаешь в школу.

— Разве я проспал? — удивился Славик. Сунув ноги в домашние туфли, он поспешно принялся застилать свою кровать. — Мамуся, пожалуйста, взгляни на часы.

Анна виновато улыбнулась, но не скрыла от сына, что часы опять пришлось заложить. Она их выкупит, как только ей заплатят за уроки.

— Ой, мамуся… — в голосе мальчика прозвучал глубокий укор. — Так вот почему ты вчера за завтраком не хотела съесть хлеб с маслом и яичко… Ты оставила их мне на обед.

— Это ничего, ничего мой добрый мальчик, — проговорила Анна и поцеловала сына в головку. — Вчера мне, сынок, и вправду не хотелось есть. Зато сегодня, вот взгляни, — Анна показала на стол, уставленный разной едой. — Мы с тобой устроим настоящий пир!

— Ба! Даже арбуз? Он к обеду, да?

— Да, мой мальчик. Твоя мама невозможная транжира!

— Моя мама… Моя мама — самая лучшая на свете! — выпалил Славик, обнимая и целуя Анну.

За завтраком Славик молча и усердно выбирал косточки из жареной рыбы.

Вдруг, как показалось мальчику, его мама ни с того ни с сего засмеялась. Может быть, он опять облизывал пальцы? Нет, не облизывал! Ножом резал рыбу? Нет…

— Почему ты смеешься, мамуся? — немного обиженно спросил Славик, отставляя тарелку.