Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)

Мучимый сомнениями, я немедленно помчался в Государственную публичную библиотеку. Там я затребовал «Общий гербовник Российской империи», где указаны все фамилии русского дворянства. Пока ходили за книгами, я отправился в отдел рукописей, где попросил о величайшей любезности: определить по виду пергамента, по характеру написанных букв, к какому веку относится документ. Мне ответили быстро: царствование Екатерины Второй, вторая половина восемнадцатого века.

Затем я засел за «Гербовник». Через несколько минут я узнал, что дворянская фамилия Собакиных, обитавших в родовом селе Дубинки, Самарской губернии, значится в «Гербовнике». Дмитрий Фомич Собакин действительно существовал и умер в 1773 году.

Какие же события происходили в Самарской губернии в то далекое время? Какие обстоятельства могли заставить старика закопать клад?

В библиотеке нашлась «История Самарской губернии». Едва начав ее листать, едва найдя нужные мне страницы, я тотчас все понял. Восстание Пугачева, полки которого заняли Самару, — вот от кого бежал старик Собакин, зарыв в подвале свое золото. Чем черт не шутит, — возможно, оно до сих пор лежит в земле!

Здесь же, в Публичной библиотеке, я установил по справочникам, что село Дубинки расположено близ станции Шумиха. Где-то там неподалеку проходил сейчас фронт гражданской войны. Я внимательно рассмотрел карту фронтов, вывешенную в главном зале. Шумиха находилась, насколько я мог судить, в ближнем тылу нашей армии. У меня мгновенно созрел план: попрошу командировку туда, в прифронтовую полосу, чтобы договориться об испытаниях аэросаней в полевых условиях.

В этот же день я снарядился в дорогу. В те времена устойчивой валютой, имевшей неограниченное хождение на всем пространстве бывшей Российской империи, была соль. Захватив новый синий костюм, я отправился на Сухаревку и обменял его на полпуда соли. Там же я раздобыл малую саперную лопату.

Получив на другой день в «Компасе» командировочные документы, я надел свою кожаную куртку, сапоги, приладил на спину рюкзак, набитый солью, захватил и еще один, необычайной прочности, мешок, пока порожний, предназначенный, как вы догадываетесь, для золота, и зашагал на станцию Москва-Товарная Казанской железной дороги.

Поезда ходили без расписаний, пассажиры обходились без билетов, требовалось лишь обладать «мандатом», — так именовались тогда командировочные удостоверения.

Вместе с другими предприимчивыми пассажирами мне удалось устроиться на крыше товарного вагона в первом отходящем поезде. Вскоре мы тронулись. Удобно привалившись к мешку с солью, немного покачиваясь в такт качке вагона, овеваемый дорожным ветерком, а порой и паровозным дымом, я сидел на крыше среди множества попутчиков и — клянусь! — не жаловался на жизнь.

Не буду описывать разных дорожных приключений. Скажу кратко — в полторы недели я добрался до Волги. Мешок с солью изрядно отощал. Зато я поправился. На раскинувшихся у попутных станций полузапрещенных торжищах, которые порой при появлении продотрядников или милиции, искоренявших вольную торговлю, в мгновение ока разбегались, я позволял себе в обмен за стакан-другой соли полакомиться белыми лепешками, сметаной, холодцом.

За Волгой начиналась прифронтовая полоса. Там ходили лишь воинские поезда. Предъявив мандат, выданный «Компасом», я пристроился к маршевой роте, которая двигалась к Уральску. Рота состояла из саратовских рабочих, добровольцев, вступивших в Красную Армию по так называемой профсоюзной мобилизации. Они уже прошли военное обучение на предприятиях, а теперь со сборного пункта ехали прямо на фронт. Обмундирование у всех было новенькое. Винтовки выдавались в поезде. Красноармейцы здесь же, в вагонах, получали и боевые патроны. Это был если не торжественный, то, во всяком случае, значительный момент. Ехали как будто весело, много смеялись, пели, но, когда старшина стал раздавать патроны, все притихли. Солдаты молча заполняли патронами новенькие, без пятнышка, брезентовые подсумки, заряжали боевыми обоймами винтовки. В теплушке слышался лишь лязг винтовочных затворов и перестук колес. А я молча сидел, ничем не выдавая своих тайных замыслов.

Вдруг на какой-то станции вашего покорного слугу приглашают в штабную теплушку. Гм… Один раз я там уже побывал, когда просил разрешения сесть в поезд. Сразу представился этот вагон: в одной стороне — нары, в другой грубо сколоченный стол, лежавшие на нем фуражки, газеты, осьмушки махорки. И седенький человек за столом, читавший мой мандат.

Зачем меня снова зовут? Не возбудил ли я чем-либо подозрения?

Не выказывая встревоженности, я отправился по вызову. Обитатели штабного вагона, командиры и ординарцы, выглядели более подтянутыми, чем в тот раз, когда я впервые наведался сюда. Стол застелен чистой бумагой, на ней чернильный прибор и ничего больше. Место за столом занимал уже не старичок, а молодой, с отличной выправкой военный.

Появление здесь этого человека, очевидно, и вселило новый, строгий дух порядка, дисциплины, бдительности.

— Садитесь, — обратился он ко мне.

— Слушаюсь… С кем имею честь?

Он коротко ответил:

— Бронников. Политический комиссар дивизии.

Ого, комиссар дивизии! Большой пост у этого так молодо выглядевшего человека. Я тоже отрекомендовался:

— Конструктор Бережков.

Затем, вежливо поклонившись, сел.

— Мне доложили, — произнес Бронников, — что в эшелоне находится посторонний человек. Прошу вас предъявить документы.

— Пожалуйста… Хотя должен сказать, товарищ Бронников, что я уже их предъявлял и получил разрешение…

— Знаю, — бросил он.

Его холодные, строгие глаза побежали по строкам моего мандата, заверенного, согласно всем правилам, необходимыми подписями и печатью. Я сам в Москве, озаренный вдохновением, сочинил черновик этого документа. Мне удалось убедить сотоварищей по «Компасу» в целесообразности поездки. Однако теперь, в штабной теплушке воинского эшелона, поглядывая на комиссара дивизии и остро ощущая его недоверие, я вдруг понял, что мой документ составлен очень глупо. И, конечно, вызывает подозрения. В самом деле, что это за командировка: ознакомиться с возможностями действия аэросаней в полевых условиях? Подумаешь, нельзя с этим ознакомиться где-нибудь около Москвы? Ради чего этот субъект — так в ту минуту я мысленно именовал себя, — этот предприимчивый субъект, называющий себя конструктором, очутился здесь, в воинском поезде, идущем к фронту? Не шпион ли это? Какие у него скрытые цели?

Несомненно, именно с такими мыслями комиссар изучал мой мандат. Затем он сухо спросил:

— Другие документы у вас есть?

— Да, есть служебное удостоверение. Есть, кажется, и старая студенческая книжка…