Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)

Многое промелькнуло перед ним, когда он смотрел в огонь. Вот вспыхнул его выключатель, озарил комнату отблеском яркого пламени и… И на углях остался только легкий пепел. Вот его всемирно знаменитая контора выдумок… Вот мельница, вот небывалый двигатель, вот вся его судьба вольного художника, свободного конструктора, который сам себе хозяин. С завтрашнего дня он пойдет на службу, откажется от вольности, потянет лямку. Что поделаешь: жизнь не удалась.

И все же утром он поднялся иным.

— Случается, — говорил мне Бережков, — проснувшись утром, вы не сразу вспоминаете, что произошло с вами вчера. Есть момент полусознания, первое ощущение после сна, которое потом остается где-то в памяти.

В то утро для него таким первым ощущением было: сегодня предстоит что-то неизведанное, необыкновенное. И Бережков тотчас вспомнил: сегодня он пойдет младшим чертежником на службу. Неожиданно прозвучал знакомый внутренний голос: «Вставай, тебя ждут великие дела!» Бережков расхохотался в постели. Какие у него теперь великие дела? Но вчерашние унылые мысли не возвращались. Он вскочил бодрым, освеженным, потянулся так, что хрустнуло в суставах.

Одевался он с волнением, ощущение необыкновенности не улеглось. Сестра собирала его, будто отправляя первый раз в школу. Перед уходом Бережков был со всех сторон осмотрен. Свежая складка на брюках, белый накрахмаленный воротничок, красивый яркий галстук придавали ему оттенок изящества и даже, может быть, франтовства.

— Поношенный франт, — пошутил он, с сокрушением поглядывая на залатанные, вычищенные чуть ли не до зеркального блеска ботинки.

Но в лице не было поношенности. Глаза молодо блестели. Бережков повернулся перед зеркалом, поправил галстук, улыбнулся. Куртка, побывавшая во многих переделках, причиняла ему, по его выражению, жесточайшие душевные муки. Обтрепавшиеся обшлага были немного подрезаны и снова подшиты; из-за этого рукава стали коротки, и Бережкову казалось, что он, как мальчишка, вырос из своей куртки. Ну, ничего, он ее снимет на службе.

С двумя бутербродами на завтрак, с тридцатью копейками в кармане на трамвай, послав сестре на прощанье воздушный поцелуй, Бережков вышел из дому — шагнул во вторую свою жизнь.

Итак, Бережков поступил младшим чертежником в Научный институт авиационных двигателей, сокращенно именовавшийся АДВИ.

Институт занимал в те времена лишь одну комнату. Мне довелось ее видеть; Бережков однажды повез меня, показал первое помещение АДВИ. Это была не особенно большая комната площадью в тридцать — тридцать пять метров, в два окна. Других комнат институт моторов, созданный профессором Шелестом, тогда не имел; для бухгалтера и секретаря был выделен уголок в соседнем здании.

Явившись на службу, Бережков получил стол, ватманскую бумагу, готовальню и принялся очинять карандаши, ожидая задания. Однако, как новому человеку, в первый день ему дали приглядеться.

В комнате было очень тесно. За покатыми столами работали чертежники и инженеры-конструкторы, десять — двенадцать человек. Бережков сидел, прислушиваясь к негромким разговорам, порой вставал, осторожно проходил между столами, где-нибудь останавливался и, стараясь не мешать, молча смотрел на чертежи. На всех столах чертили и рассчитывали конструкцию Шелеста — авиационный двигатель в двести лошадиных сил. На стене в деревянной рамочке висел общий вид конструкции. Некоторое время Бережков рассматривал ее. Проектируемый двигатель был назван «АИШ» (Август Иванович Шелест).

К концу рабочего дня появился он, пятидесятилетний профессор, автор проекта, глава института, — быстрый, властный, энергичный. Кивнув присутствующим, Шелест подошел к столу старшего конструктора инженера Лукина. Тот — рыхловатый добродушный блондин — встал со слабой смущенной улыбкой и уступил Шелесту стул. Беседуя вполголоса, они стали обсуждать чертеж, лежавший на столе Лукина.

Не долго думая, наш младший чертежник поднялся со стула, прошел по комнате и остановился за спиной Шелеста. Профессор недовольно покосился, его взгляд означал: «Вас, сударь, кажется, не звали». Однако Бережков не двинулся со своей позиции: он не отличался особой чувствительностью в подобных случаях.

Ни слова ему не сказав, Шелест продолжал разговор. Бережков постоял несколько минут, посмотрел на чертеж с одной стороны, с другой стороны и удалился с безмятежным лицом, словно он прогулялся по камнате. Но не надо забывать, что он был наделен исключительной быстротой схватывания, быстротой восприятия. Иногда почти нечувствительный, почти глухой, он обладал в своей стихии, в сфере своего таланта, изумительным глазом и слухом. По чертежу, по нескольким замечаниям и вопросам Шелеста он вполне уловил суть разговора.

Положение с мотором, который работался на всех столах, было, как понял Бережков, таково: проектирование шло к завершению; главные разрезы, главные узлы были уже вычерчены; конструкция в целом была так или иначе решена; но одна существенная часть, головка цилиндра, не удавалась, получалась тяжелой, аляповатой, не вписывалась в оставленное для нее место; конструктор не находил удобного расположения клапанов; управление этими клапанами не вытанцовывалось. Неудача с головкой означала неудачу проекта или, в лучшем случае, требовала пересмотра всей конструкциии.

Чертеж этой головки лежал на столе у Лукина. Он смотрел на Шелеста с виноватым видом. Много раз они за чертежным столом обсуждали проблему головки. Лукин чертил и так и этак, но злосчастная головка оставалась громоздкой, неуклюжей, нерешенной. Служебный день истек. Сотрудники АДВИ пошли по домам. На прощанье они откланивались директору. Шелест молча кивал. Он еще не собирался уходить. Кроме Лукина, он пригласил к чертежному столу заведующего конструкторско-расчетной частью инженера Ниланда и еще одного конструктора, чтобы посовещаться о головке. Бережкова опять потянуло подойти, но он отказался от этого намерения.

Он вышел из здания, направился к трамваю и рассеянно миновал остановку. До дому было далеко, но ему захотелось шагать, пройтись в одиночку. Он был взбудоражен, возбужден первым днем службы. Шагая, он мысленно все еще пребывал в комнате с некрашеными покатыми столами; перед ним мелькали эти столы, лица, разговоры, чертежи; он видел двигатель, который вычерчивали сотоварищи по будущей работе; видел смуглый профиль Шелеста, склонившегося над недающейся деталью.

И вдруг — сначала смутно, потом резче, потом во всех подробностях, во всех размерах — ему предстала очень изящная, очень легкая головка. На ней удачно, грациозно (как выразился, рассказывая, Бережков) расположились клапаны, которые упрямо не находили себе места на чертеже Лукина.