Борис Дубровин - О годах забывая

Услышал где-то у сопки плач: выли шакалы. Поняв, что это шакалы, обрадовался присутствию живых существ, которым тоже страшно, которые тоже плачут. На ровном месте подвернулась нога, но садиться не решился. Потер ногу, вспомнил и повторил себе в укор слова туркмена, встреченного в то утро, когда уходил из детдома: «Смешно, когда колючка себя считает садом, а уксус — медом».

«Считал себя героем, собирался быть летчиком, потом пограничником, а сам… эх ты!..» — Но и эти слова, произнесенные вслух, чтобы пристыдить и ободрить себя, не возымели действия. Может быть, он благодаря им и прошел еще метров сто, но это были уже не шаги, а шажки. «Передохну стоя и — дальше…» Передохнул, пошел.

Он не знал, что по другой дороге промчался на мотоцикле с коляской милиционер. Не знал Павлик, что милиционер запомнил курносого, веснушчатого, голубоглазого мальчонку, который слетел в канаву и потом взобрался в тележку к туркмену. Помнилось милиционеру, как туркмен краем рукава своего халата смахивал пыль с плеча ребенка, как полуобнял его, как подал гроздь винограда. Сомнение вкралось тогда, хотел повернуть мотоцикл, догнать, спросить: курточка на мальчишке была точь-в-точь как у ребят из детдома. Видно, не зря усомнился! «Стой, я же этого аксакала знаю! Ну-ка, махну к нему». И погнал мотоцикл к седобородому туркмену, побеспокоил его ночью.

Аксакал, спросонья испуганно вращая глазами, сказал, что мальчик ему незнаком, но «хороший, добрый мальчик». Милиционер умчался, то и дело останавливаясь, посвечивая ярким, далеко бьющим фонарем, стараясь найти если не мальчика, то хоть следы…

Впервые за долгие годы ночью на своем ишачке, впряженном в тележку, выехал на поиски и аксакал, прихватив с собой вкусные пшеничные лепешки и виноград, взял также халат, чтобы укрыть ребенка. В растерянности он не спросил у милиционера имя беглеца, поэтому, придерживая ишачка одной рукой, другую приставлял ко рту и кричал просто?

— Мальчик! Мальчик! Иди сюда! Мальчик!

Вскочил на своего текинского скакуна и юноша-джигит.

Извещенные Людмилой Константиновной и Кулиевым, притормаживали шоферы, вылезали из кабин, забирались на сопки, всматривались в ночь, звали протяжно:

— Па-а-авлик! Па-а-авлик!

Седобородый вспомнил, что в дороге обогнал двух знакомых туркменов. Он вернулся, разбудил их, спросил: не знают ли имени мальчика. Но те ответили, что он сын Наташи — из той больницы, где Гюльчара. Так ни с чем и уехал старик, хотя по дороге передал это сообщение милиционеру.

Так бывает, что рядом с нами — чье-то щемящее сиротство, чья-то безмолвная боль, а мы улыбаемся, смотрим, но не видим, слушаем, но не слышим, радуемся жизни, веселимся. Но как много мы не замечаем!

А он шел. Казалось, что главное — идти…

Утром опаленный солнцем Павлик опустился на песок где-то вдали от дороги, от караванных троп. Еще ночью сбился с пути. Утро закрутило ветром, ветер превратился в песчаную бурю. Павлик не смог подняться, лег на бок, спиной к ветру, закрыл лицо руками, и перед ним встал Атахан. Мальчик вскочил. Он отчетливо видел Атахана, воспитательницу, Наташу, детдом, целое озеро, по которому плыли игрушки и нож в чехле. Павлик побежал, упал. Он видел перед собой ручей ключевой воды. И ребенок воспаленными губами в беспамятстве припал к песку, хватая его, как воду.

Буря ширилась, затягивала все вокруг бурой мглой. Песок начал заносить и Павлика…

Фронт бури проходил значительно севернее аэродрома.

Здесь утро началось будничной напряженностью.

Игорь Иванов с особой отрадой ощущал шелковую прохладу подшлемника, его прикосновение к выбритым щекам. Натягивая его, улавливал запах одеколона «В полет». В полет! Вечной свежестью отдают эти слова! Хорошо рукой касаться теплой плоскости «ястребка»! Словно ты здороваешься с ним. Как приятно натянуть на подшлемник шлемофон, закрепить на горле ларингофон, оглядывая в сотый, в тысячный раз приборную доску, где все знаешь на память, где все найдешь вслепую. Ведь ты так соскучился по всему этому за ночь…

О судьбе Павлика Игорь Иванов ничего не знал. В это утро Игорь был захвачен радостью неба, сквозящего ультрамариновой синевой. Веяло древностью от сопок, обесцвеченных раскаленным солнцем. Видеть это небо с земли, породниться с ним, поднимаясь на своем «ястребке»! Счастье чувствовать, что это крылья не «ястребка», а твои крылья. Не самолет, а ты ощущаешь давление рассекаемого воздуха. И ты, поднимаясь в небо, становишься вровень с отцовской молодостью, постигаешь и ту радость жизни, власть над небом, самолетом, высотой, познанную отцом. Ты видишь кольцо прицела, знаешь, что твои движения отлажены, что дни, месяцы, годы отданы тренировкам не зря.

Он с улыбкой следил за стрижами. Они выделывали над полем аэродрома фигуры высшего пилотажа. Вот свеча, бочка, штопор, мертвая петля, скольжение на одном крыле, переворот! Ну, черти! Подзадоривают! Идут звеном, точно связанные невидимыми нитями… Ах, шельмец, как дает! А скорость! Скорость такая на вираже, словно и крыльев-то нет…

В это утро он ощутил готовность осваивать новые скорости и высоты. По всему ощущалась близость реактивных самолетов и сверхзвуковых скоростей. И, главное — Игорь знал, что он сумеет, не подкачает. А вдруг сегодня командир полка вызовет и скажет: «Ну, Иванов! Вот тебе задание!» И первому мне доверит принять, облетать не что-нибудь, а реактивный самолет! А там пойдут, конечно, и сверхзвуковые!»

Двухметровый гигант, техник Алексей Денисюк, потер руки, вымазанные в масле, и улыбнулся плутовато:

— Скоро пересядет старший лейтенант, ну да и мы с ним…

— О чем ты, Алешка?

— О чем? О скором расставании с поршневыми! И да здравствует реактивная!

— Ну, это все мечты, — слукавил Иванов, втайне радуясь совпадению их желаний и предположений.

— Почему мечты? Нам, технарям, кое-что известно раньше, чем вам, летунам…

Размахивая рукой, к ним бежал, придерживая пилотку, моторист Зубарев:

— Товарищ старший лейтенант, вас к командиру полка!

— Есть! — Игорь подмигнул Алексею, кивнул Зубареву и побежал. — Ну вот, дождался! Наверняка речь пойдет о реактивной. Готов! Я готов!

Но его ждал полет на «кукурузнике». Судьба Павлика звала его, хотя он не знал, что потерялся в пустыне именно Павлик.

Известие об исчезновении ребенка всполошило десятки людей. Поднял в воздух «кукурузник» и Игорь Иванов: приказано осмотреть на бреющем полете места возможного нахождения мальчика.

Песчаная буря приутихла, набирая силы для новой атаки, а старший лейтенант Игорь Иванов только оторвался от взлетной полосы. Пролетел над больницей Наташи, по некогда было помахать крыльями. Дороги минуты, секунды… Если в пустыне положить куриное яйцо в песок, то через несколько минут оно спечется всмятку. Игорь знал от друзей-пограничников, что овчаркам, ведущим преследование, надевали специальные чулки на лапы (иначе лапы тут же потрескались бы в кровь), а на головы — специальные шапочки. Раскаленное солнце способно убить… «Пожалуй, буря к месту: не так печет», — думал Иванов, минуя льнувший к арыку аул и спускаясь над дорогой, пронзающей неподвижные пески. Колючки, перекати-поле, саксаул. Лысые округлые сопки… Пошли сыпучие, зыбучие пески. Что это за точка? Так, взять левее, снизиться. Над чем-то сгрудились шакалы… Еще ниже…