Борис Дубровин - О годах забывая

Дощатый пол был затоптан. Но в комнате Нину встретил порядок, книги — старые, дореволюционного издания. На стене висело несколько иконок.

— Вы верующий? — Она не смела поднять на него глаз, не зная, о чем говорить, смущалась.

— Бог — тайна неисповедимая. И если я, Ниночка, не отвечаю «да», то это еще не значит, будто я склонен сказать «нет»! А собрание редких книг и икон никому но возбраняется. Напротив, я нахожу особую прелесть в общении с произведениями искусства, чьи безымянные авторы, увы, давным-давно по иную сторону бытия. Да садитесь, садитесь вот сюда, на диван.

— Мне удобнее на стуле, если не возражаете. — Она присела на краешек стула, вся подобралась.

И минувшее ему почудилось сном. Почудилось, что сейчас должно наступить, наступает, свершается пробуждение. Неужели чутье обманывало его? Неужели знание людей было несовершенным? Неужели, в конце концов, взгляды этой девушки на занятиях кружка были им поняты неверно? Она смотрела на него! И как! И все ли способен высказать взгляд? И какие за ним скрываются невысказанные слова?

Нина повела глазами по комнате, снова заметила иконки, но уже как-то иначе восприняла их. «Он поклоняется красоте, — думала она, — а я, случалось, поклонялась его любви к этой красоте».

На занятиях танцевального кружка Александр Александрович был для нее особым существом, посредником между всеми кружковцами и сценой. Конечно, была особая прелесть даже в его выговоре с картавинкой. Конечно, девушка смотрела восторженно на своего учителя: он столько сделал для нее! За это ли не благодарить человека? А после танца среди пыльного дыхания кулис его окрыляющий шепот: «Все было хорошо! Вас вызывают! Поклонитесь достойно, не очень низко склоняйте голову. Вы их поднимаете своим искусством, помните это! И когда будете биссировать, приберегите силы для финала, а там вверьтесь себе и порыву!» Такие слова помогали.

Человек не всегда властен над движением своей души, еще меньше он властен над выражением своих глаз. И мы почти не умеем видеть себя со стороны. А взгляд Нины в эти секунды сиял светом рампы, отблеском сотен восторженных глаз, которые улыбались ей. Душой она была на сцене, а глаза ее, лучистые, почти влюбленные, были обращены на Александра Александровича. Было отчего впасть в заблуждение и ему.

— Вот посмотрите, — он снял со стены и подал ей иконку, — шестнадцатый век. Гордость моей коллекции.

Подавая иконку, он вольно или невольно коснулся горячей руки Нины и потому отошел и сел за письменный стол, удерживая себя от порыва. Сев за стол, он проглотил слюну, указательным пальцем левой руки поправил очки, воровато стрельнув глазами в сторону кровати, застланной тканевым белым покрывалом, с двумя подушками, положенными друг на друга.

Чтобы Нина скорее освоилась, он подошел к простенькому буфету и, доставая две чашки и сахарницу, глянул в прямоугольное зеркальце, которое заменяло внутреннюю стенку буфета. Горько было и мельком увидеть свое нескладное лицо, маленькие глазки. Даже сквозь затемненные стекла очков он уловил их маслянистый блеск. Вздохнув, достал ложки.

Нина рассматривала иконку. Ничего в ней не понимала, не постигала красоты, скрытой от нее и доступной Александру Александровичу. Она увидела, как несуетливо двигается по комнате Александр Александрович, как он поставил на электрическую плитку небольшой чайник. Порадовалась, что он при ней еще ни разу не закурил, хотя в пепельнице, придвинутой вплотную к затейливому чернильному прибору с однокрылым голым мальчиком, были вмяты выкуренные, недокуренные и едва начатые папиросы. Письменный стол, буфет, книги, иконки, тяжелый шкаф, двуспальная кровать. На столе лампа с матерчатым ветхим блекло-зеленым абажуром.

— Спасибо, Александр Александрович! — Нина вернула иконку и подошла к лампе.

— А не угодно ли полистать книгу?

— Спасибо! А вы здесь, за этим столом, трудитесь?

— Да… Собственно, присаживаюсь, чтобы записать. А обдумываю на ходу, в депо, на занятиях кружка.

— Мне очень понравилось, как вы читали в последний раз со сцены. А как вам хлопали!

Александр благодарно кивнул.

— Ну, прошу к столу. Конечно, приятно было бы, если бы любящие женские руки сервировали этот скромный стол, но, увы…

В маленьком городе большие секреты долго не держатся. И разрыв Сморчкова с женой, ее отъезд к родным с сыном — все это не раз обсуждалось и среди участников кружка самодеятельности. Говорили, взял он необразованную женщину с ребенком, она ему — не пара. Поглядывали на Нину со значением. Да она и сама гораздо раньше, чем об этом заговорили, почувствовала, как Александр Александрович ее отличает. Он и на выступлениях кружка находил ей такое место в программе, чтобы обеспечить успех. Он мотался по городу, бывал в отделе культуры горисполкома, «выбивая» ей деньги на костюмы для новых танцев. А с каким уважением, прямо почтением, с какими паузами объявлял он о ее выступлении. Были и другие приметы, говорящие о его серьезных и немалых намерениях. Да и это приглашение к себе домой…

Александр Александрович придвинул ей фаянсовую чашку, налил чая, угадав: крепкий не любит.

— Вот сахар, конфеты, хлеб и масло. Разрешите, я вам бутерброд сделаю. — И, не дожидаясь ответа, ловко отрезал кусок белого хлеба, намазал маслом, положил на блюдце около Нины.

— Извините, я без сахара.

— Почему же? Сахару предостаточно! В нашем пограничном городе снабжение вполне приличное.

— Не потому. Но хочется.

— Ну и прекрасно, перед вами конфеты, Ниночка.

— Нет, я так… — было неловко сказать, что из-за диабета не может пить чай с конфетами.

— Неужто вы, такая цветущая и стройная, боитесь поправиться? Вам еще ой как рано об этом заботиться! Вы и так — как струнка. А когда перед дверью пальцами прошлись по шляпкам гвоздей, ну словно по кнопкам гармони!.. Мне даже почудилось, точно моя дверь запела, зазвенела под вашей рукой.

— Ну что вы, Александр Александрович! — Ей было чрезвычайно приятно слышать его слова, изысканные фразы.

Почувствовав ее смущение, он наугад включил радио, песня кончалась, однако мелодия показалась знакомой, и он, чтобы как-то развлечь Нину, проговорил:

— По-моему, это песня «О годах забывая», Я впервые услышал ее в день вашего возвращения после победы на смотре. Может быть, потому и запомнил ее.

— «О годах забывая»?

— Да, мне запомнились слова; сейчас я, секундочку…

— Неужели, вы с одного раза запомнили?

— Что ж удивительного? Владимир Яхонтов — вы знаете, это мой кумир — огромные куски запоминал. Всего «Евгения Онегина» наизусть знал. А как читал! Зритель видел то, что читал Яхонтов! Как же для этого, надо было видеть самому чтецу!.. Так вот слова этой песни; читаю лишь то, что мне запомнилось. — Простым непритязательным словам песни Александр Александрович придал какой-то свой добавочный смысл, как бывает в разговоре по душам: