Борис Дубровин - О годах забывая

— Мне мама говорила уже, я знаю. Но если Михаил Варламович сказал, он слово сдержит. Еще ни разу он не опоздал даже на минуту. Всегда за пять минут до начала приходит. А как он рассказывает! Прямо видишь все это, словно сам с ним идешь по вагонам, заходишь в паровоз!

— Ты бы лучше пошел постригся, вон космы какие отпустил, все равно занятий сегодня не будет. А если и будут, неудобно в таком виде… Перед Михаилом Варламовичем! Он всегда выглядит аккуратным.

— Ну, он… Сравнил!

Сын подошел к своей постели, над которой висела фотография: Кулашвили среди юных друзей пограничников. Ближе всех к нему — Арсений. Он в пиджаке, с пионерским галстуком, волосы ежиком.

Арсений постоял у фотографии и сказал:

— Папа, дай денег на стрижку. Я, пожалуй, успею, — и умчался.

— Знаешь, Анечка, глядишь, незаметно-незаметно… станет наш Арсений пограничником. Дружбу завел и с Кошбиевым. Помнишь, такой чудесный черкес! Плечи широкие, талия узкая, грудь колоколом. Ну помнишь, конечно…

— Да, а что?

— Арсений пронюхал, что Кошбиев самбист, и решил тоже поступить учиться в школу самбо. Как тебе это нравится?

— Боюсь, шею ему сломают. Да и как с учебой он будет управляться?

— Он мне обещал, что троек в дневник не допустит. Даже пошутил: «Границ моего дневника не переступит ни одна тройка».

— Ты подумай, а от меня скрыл!

— Не хочет тебя расстраивать. А тут еще узнал, как Кошбиев трех хулиганов разделал под орех. После этого Арсений бесповоротно решил учиться самбо!

— А ты, Алешенька, ты разрешил?

— Аня, милая, ну зачем закрывать глаза на жизнь? Разве мало всяких безобразий? Самбо и физически выправит парня, да и уверенности прибавит в себе, пригодится, поверь мне, когда-нибудь. К сожалению, может пригодиться. А уж если он всерьез решит стать пограничником, то — тем более.

— Ну и друзья у тебя, Алеша!

— Я счастлив, что у меня есть такой верный друг, как Михаил. Ну как ты думаешь? Будут занятия у Арсения? Я говорю: придет ли сегодня Михаил?

— Конечно нет! В день свадьбы! Надо быть святошей, службистом, карьеристом, чтобы даже в день свадьбы прийти на занятия! Не смеши меня!

— А только он не святоша, не карьерист и не службист. Кстати, ты знаешь, как пользуются его добротой… Он много выступает с лекциями о бдительности — в школах, на заводах, перед студентами, и нигде ему не платят ни копейки…

— Ну, за кружок-то платят, конечно.

— Нет, ни копейки. Так что, картина тут не совсем такая, какую ты себе представляешь. А как тебе понравилась Нина — жена Миши?

— Хорошая. Мне показалась она сердечной, уступчивой. Но нелегко ей будет…

— А тебе легко со мной?

— Ты же у меня и милиция, и народный умелец, и строитель яхты. Конечно, нелегко. И страшно каждый раз. Но я тебя… — Она застенчиво опустила голову и одними губами сказала: — Люблю.

— А она его? Нет?

Аня молчала. Алексей, отложив чертеж яхты, над которым работал, встал из-за стола. Он встревожился:

— Не любит? Тебе показалось — нет?

— В том-то и дело… истинно любит. Я это чутьем уловила. Взглянула на нее и поняла: днем и ночью будет его ждать.

— Идеализируешь? — спросил Алексей, хотя всей душой желал счастья другу.

— Нет! Ведь на моих глазах столько драм, комедий и трагедий проходит. Волей-неволей научилась разбираться. Еще несколько лет назад, когда Богодухов Александр Александрович женился, я сразу увидела несовместность такого союза. Почему? Не могу сказать, а ручаться могла бы. Да вспомни, я тебе тогда сказала о своем предчувствии.

— Прости, не помню. — Алексей опять склонился над чертежом яхты и над расчетами.

Он взялся за лекало, карандаш и, не поднимая головы, спросил, проводя плавную линию:

— А что это за Богодухов? Где-то я слышал…

— Где-то! — Аня подошла сзади, обняла его. Он ощутил ласковую тяжесть и теплоту. Замер, наслаждаясь кружащей голову близостью.

— О чем это я? — попыталась вспомнить она, связать нитку разговора, прерванного невольным порывом к Алексею. Поцеловала его в щеку краешком губ. — Не помню.

Он бросил лекало и карандаш, повернулся, притянул ее к себе, обнял.

В дверь постучали, и мальчишеский голос спросил:

— Тетя Аля!

Она отпрянула от мужа, точно великая грешница, застигнутая на месте преступления, залилась краской и неверным голосом спросила, подходя к двери и поправляя чудесные волосы:

— Что тебе?

— Арсений пойдет на занятия ЮДП?

— Он в парикмахерскую побежал, а оттуда — на занятия.

— Спасибо!

Аня подошла к зеркалу, увидела свое красное лицо, подкрасила губы и немного успокоилась. Алексей, вздыхая, ластиком стирал неточно проведенную линию.

— Вспомнила! Богодухов — это же Сморчков. Талантливый, обходительный, представительный такой, хотя и совсем неинтересный. Он сегодня официально оформил развод, и я видела, как он был опечален женитьбой Михаила на Нине.

— Тебе могло и показаться.

— Нет уж, извини… — Аня еще стояла у зеркала, держа в руке губную помаду. — Кстати, Нина — молодец, совсем не красится, даже губы не подводит. Не то что я. Но знаешь, верь моим словам: так просто это у Александра Александровича с Ниной не кончится.

— Фантазерка ты, Аня!

— Да, фантазерка, если замужем за строителем мифической яхты, но здесь, к сожалению, все реально. Есть предчувствие!.. Запомни мои слова. А Александру Александровичу надо сменить фамилию на Богодухова. Я обязательно помогу ему. Ты помнишь, как он Чацкого играл, помнишь монолог: «Карету мне, карету!» Не ладится жизнь, видно, у него. А ведь известным бы мог стать чтецом.

Она зашла за ширму, зашуршало ее платье, она сказала:

— Неужели правда, что ты достал билеты на такого скрипача?

— Предстань, думал все так просто. Не тут-то было…

— Я рада!

— Тому, как не легко достать билет?

— Популярности Альберта Маркова! Это же виртуоз! И мне столько дает его исполнение, даже когда слышу но радио.

Аня вышла из-за ширмы в другом платье, что-то она переменила и в прическе. Алексей улыбнулся:

— Два или три раза ходим в месяц на концерты и спектакли, и каждый раз я иду словно с другой женщиной.

— А ты разве сомневался когда-нибудь в этом? Разумеется, я меняюсь, вернее, меня изменяет предстоящее.

— Мне хорошо!

— И я не жалуюсь.

Помолчав, она сказала:

— Хорошо, что ты взял билет и для Арсения. Хотя, боюсь, это оставит его равнодушным: не рано ему?

— Нет, что ты! А то как бы он не начал развиваться односторонне. И если уж мы его берем с собой на все спектакли, то так и надо продолжать. И потом… каждый по-своему отзывается на музыку. Может быть, он воспримет ее куда ярче и глубже, чем ты. О себе не скажу, я слабо чувствую музыку. — Он углубился в чертеж, и опять карандаш заскользил по бумаге.