Николай Почивалин - Летят наши годы

Старик кассир выдал Корнееву тысячу сто рублей, Федор Андреевич сдал временный пропуск, вышел из заводоуправления. Вот и еще одна короткая страничка жизни перевернута.

Ничего, работа найдется! Сейчас он зайдет в коммерческий магазин, купит бутылку вина и пирожных, остальную тысячу рублей преподнесет Поле. Пусть купит себе на платье, скучна что-то она в последнее время. Конечно, не мешало бы приобрести зимнее пальто ему, но, во-первых, за тысячу рублей пальто не купишь, а во-вторых, можно еще проходить и в шинели. Поля рассказывала, будто скоро отменят карточки, легче будет…

Корнеев решил пройти по Пушкинской — сократить путь, а заодно и посмотреть, как выглядит эта часть города теперь. До войны он часто ходил здесь и хорошо помнил прямую широкую улицу, застроенную деревянными домами и поросшую по обеим сторонам густыми ветлами.

Федор Андреевич повернул за угол и едва не попятился.

Широкая улица сплошь была залита жидкой грязью. Масляно блестя на солнце, бескрайнее море грязи было недвижимо и терялось где-то вдали, за много кварталов отсюда. Да!..

Девочка в белой шапочке, издали очень похожая на Анку, только пониже ее ростом, бесстрашно перебиралась через это зловещее море. Ее резиновые сапожки тонули в грязи; осторожно ступая, девочка бережно несла в высоко поднятой руке сверкающий замком портфель. Вот она наступила на кочку — сапожки показались из воды почти до щиколотки, вот, обрадовавшись, шагнула смелей и, потеряв равновесие, упала.

Корнеев бросился к девочке, вынес ее на сухой пятачок у завалинки. Всхлипывая и не обращая ни малейшего внимания на выручившего ее из беды человека, курносая девчушка принялась оттирать полой измазанного пальтишка свой портфель.

— Страх господний! — певуче заговорила вышедшая из дома женщина с ведрами. — Тут не то что дите — взрослый утопнет! Летом-то у нас тут дача, а как весна или осень — ну, скажи, спасу нет!..

Кое-как отчистив свой портфель, девочка убежала по узкой сухой тропке.

— Вон как перемазалась, — кивнула вслед женщина. — Гляди, еще до занятиев не допустят, домой пошлют. А дома-то мать трепку даст!

Заметив, что Корнеев не отвечает, и по-своему истолковав его молчание, женщина метнула на него подозрительный взгляд, сердито громыхнула пустыми ведрами.

Вернувшись домой, Корнеев написал в городской Совет письмо. «Когда дорога по Пушкинской улице будет приведена в порядок?» — спрашивал он.

Ответ пришел очень быстро, на третий день. За хвостатой подписью инструктора на плотном листке бумаги со штампом горисполкома значилось:

«На Ваш запрос отвечаем: на текущий год ремонт дороги по Пушкинской улице сметой не предусмотрен».

— И надо тебе ввязываться! — пожала плечами Поля.

Федор Андреевич, однако, решил по-другому. Какие им нужны сметы, подумаешь — капитальное строительство! Взять да засыпать шлаком. Проходил он как-то мимо депо, там этого шлака — горы!

На следующий день утром Корнеев тщательно побрился, надел гимнастерку, прикрепил все свои ордена и медали — иногда это действует! В новом блокноте он заранее написал первую фразу. «Мне нужно повидать председателя горсовета».

Было тепло, Федор Андреевич отправился без шинели. В начищенных сапогах, перетянутый офицерским ремнем, в фуражке, с артиллерийской лихостью слегка сдвинутой набок, стройный, с короткими усами, он и впрямь смахивал на бравого донского казака. Встречные женщины бросали на него быстрые взгляды; невольно отвечая сдержанной лукавой полуулыбкой, Корнеев четко отбивал шаг, с удовольствием вдыхая сладковато-терпкий запах набухших тополиных почек. Было такое ощущение, словно он шел по вызову в штаб.

В просторной приемной было пусто. Немолодая секретарша проворно сунула в ящик стола зеркальце и пудреницу, вопросительно взглянула на Корнеева.

Федор Андреевич подал ей раскрытый блокнот.

— По какому вопросу? — деловито осведомилась секретарша и замялась: — Вы что… не говорите?

Корнеев кивнул.

Видавшая всякие виды секретарша смутилась, случай был необычный — немой, грудь в орденах! — и побежала докладывать.

Через минуту она вернулась, широко распахнула тяжелую, обитую дерматином дверь.

— Пожалуйста!

Председатель горсовета вышел из-за стола, крепко пожал Корнееву руку.

— Проходите, садитесь, очень хорошо, что вы к нам зашли! Фронтовики — гордость наша! Давно прибыли? Недавно? Очень хорошо! С квартирой как, есть?.. Замечательно!

Вернувшись за свой массивный стол, председатель доверительно наклонился, не сводя завороженного взгляда с корнеевских орденов.

— Итак, слушаю вас.

Федор Андреевич протянул полученный вчера ответ на свое письмо. Председатель внимательно прочитал бумажку.

— Тут все правильно. Вы что, на Пушкинской живете? Ах, нет, так сказать, по гражданскому долгу? Да, Пушкинская, Пушкинская, вот она у меня где! — он энергично похлопал себя по розовому затылку. — И поверьте, ничего сделать пока не можем. Трудно! Смета маленькая, подлатаем кое-где в центре, сами понимаете — лицо города, — и все.

— «Там дети в школу ходят», — написал Корнеев.

— Да, да, — согласился председатель. — Дети, цветы жизни!.. Но поверьте — ничего пока не сможем. Сами понимаете — перенесли такую войну, только-только начинаем на ноги вставать. На все не хватает.

— «Надо засыпать шлаком».

Председатель развел руками.

— А что шлак — надолго? Размоет, снесет, и опять все то же. Это — паллиатив. Да, паллиатив! — аппетитно повторил он иностранное слово.

— Николай Никитич, звонят, — заглянула в дверь секретарша.

— Вы видите — занят! — недовольно покосился председатель и снова любезно наклонился к Корнееву: — Вот так, дорогой товарищ! Могу сказать только одно: начинаем разрабатывать генеральный план реконструкции города. По этому плану Пушкинская улица станет одной из главных улиц-магистралей. Асфальтированная, прямая, с троллейбусом. Вот это решение вопроса!

Корнеев, утонувший в глубоком мягком кресле и вынужденный поэтому смотреть на председателя, неловко задирая голову, мрачнел все больше. Понимая, что сидеть ему здесь больше незачем, он поднялся.

Председатель проводил Корнеева до дверей.

— Заходите, непременно заходите, — радушно жал он руку. — Актив — наша опора!

Выйдя из горсовета, Федор Андреевич усмехнулся. Поговорил! Нет, надо начинать с другого конца.

Вечером Корнеев принялся сочинять заметку в газету. И удивительно: если по дороге домой он мысленно написал ее всю, то теперь нужные слова исчезли, а те, что подвертывались, звучали вяло. Нелегкая, должно быть, это штука — писать, не случайно в школе ему за сочинения больше тройки не ставили.

Полина уже дважды спрашивала, чем он так увлекся. Придавив недокуренную папиросу и тут же зажигая новую, Федор Андреевич отмахивался: погоди, погоди!