Лев Канторович - Полковник Коршунов

Лена стояла за его спиной. Она была в коричневой кожаной куртке и в вязаной шапочке. Коршунов, улыбаясь, подошел к ней и протянул ей руку. Она взяла его руку и тихо засмеялась.

— Я пришла проводить вас, Александр Александрович…

— А где писатель? — спросил Коршунов. Он спросил это просто для того, чтобы сказать что-нибудь, но сразу заметил, что Лене вопрос не понравился.

— Я не знаю, — сказала она и отвернулась.

Вид у Лены был обиженный.

— У вас нет папирос? — спросила она.

— Да, я и забыл: мне же нужно купить папирос. Пойдемте в буфет, Леночка.

Они оба обрадовались тому, что нашлось какое-то занятие.

— Давайте выпьем на прощание, Александр Александрович, — сказала Лена. В голосе ее Коршунову послышалась какая-то значительность.

— Выпьем. Пива?

— Лучше коньяку.

— Давайте. Две рюмки коньяку, — сказал Коршунов буфетчику.

Буфетчик приветливо улыбнулся, махнул полотенцем по стеклу, закрывающему стойку, и весело сказал:

— Коньяку нету. Водочки выпейте.

— Будете водку пить, Леночка?

— Что ж, выпьем.

— Дайте две рюмки.

— Извольте. Чего на закуску прикажете?

— Что у вас есть?

— Кильки есть. Яички есть.

— Мне кильки, Александр Александрович.

— А вам что позволите?

— Ничего не нужно.

— Слушаюсь. Пожалуйте.

Водка была холодная и показалась Коршунову вкусной. Лена не допила рюмки и закашлялась. Коршунов предложил ей воды.

Поезд подошел. Лена и Коршунов направились к вагону. Лена спросила, можно ли ей написать Коршунову, и Коршунов сказал: пожалуйста, и Лена записала адрес Коршунова.

Раздался звонок.

— Прощайте, Александр Александрович!

— Прощайте, Леночка.

Коршунов пожал ее руку. Поезд тронулся. Проходя по вагону к своему купе, Коршунов видел в окно Лену. Она смотрела вслед поезду и махала рукой.

Коршунов снял шинель, достал из кармана шинели пачку папирос и, перекладывая ее в карман своих галифе, выронил сложенную бумажку. Коршунов поднял бумажку и развернул ее. Это была телеграмма от Кузнецова. Коршунов улыбнулся, сложил телеграмму и спрятал ее в карман гимнастерки.

На ближайшей станции Коршунов побежал на телеграф. Он взял бланк и написал:

Сердечно благодарю, дорогой Андрей Александрович. Ваш Александр.

Потом подумал, разорвал бланк, взял новый и написал на нем:

Благодарю. Коршунов.

В поезд Коршунов вскакивал на ходу, и от резкого движения почувствовал легкую боль в том месте, куда был ранен.

Через два дня Коршунов был в Москве.

На вокзале в Москве Коршунова встретил командир в форме пограничной охраны.

— Вы — Коршунов?

— Да.

— Очень приятно. Я из Управления. Фамилия моя Антипов. Секретарь Управления. Идемте скорее.

Они вышли на площадь и сели в автомобиль. Антипов сел рядом с шофером. Он несколько раз смотрел на часы и торопил шофера.

— Не опоздать бы. Времени в обрез, — говорил он. Он был подчеркнуто деловит и озабочен. — Вы чувствуете себя хорошо, товарищ Коршунов? Вы совсем оправились от раны? Да? Превосходно!

Автомобиль подъехал к Кремлю и остановился возле небольшого домика на Красной площади. В домике помещалось бюро пропусков.

Антипов выскочил из автомобиля, и Коршунов пошел за ним.

Антипов поговорил с дежурным в окошечке, и тот выдал пропуска.

— Скорее, скорее, — торопил Антипов.

Они так быстро прошли по Кремлю, что Коршунов ничего не успел толком разглядеть.

Несколько раз у них проверяли пропуска.

Наконец они дошли до какого-то здания и поднялись во второй этаж. В небольшой прихожей они сняли шинели и, поправляя ремни, прошли в приемную. Приемная была полна народу. На столе стояли стаканы с чаем и вазы с печеньем. Люди разговаривали негромко, и в приемной был сдержанный гул голосов. Из соседней комнаты выходили секретари, выкликали какие-то фамилии, и каждый раз несколько человек вскакивало с мест и уходило через секретарскую в следующую комнату, где происходило заседание президиума ЦИК. Через некоторое время люди возвращались и шли в прихожую одеваться, а секретари выкликали новые фамилии.

Около окна стояло четверо военных. Коршунов подошел к ним и закурил. Антипов куда-то исчез. Военные были артиллеристы. Они тихо разговаривали между собой. Когда подошел Коршунов, они замолчали. Коршунов смотрел в окно. На белом снегу и белом зимнем небе четко вырисовывались зубцы стен.

— Вы тоже награждаться, товарищ? — Усатый пожилой артиллерист повернулся к Коршунову.

— Да. И вы?

— И мы. — Артиллерист весело улыбнулся.

В приемную вошла большая группа людей. Впереди был высокий человек с большой бородой, длинными волосами и светло-голубыми глазами. Он был похож не то на священника, не то на профессора.

Бородатый человек отвел одного из секретарей в сторону и что-то тихо говорил ему, улыбаясь и поглаживая бороду.

Люди, явившиеся вместе с ним, остановились посредине приемной. Они держались вместе. Среди них были молодые и старики, и Коршунов никак не мог понять, кто они такие.

— Кто это? — спросил Коршунов у пожилого артиллериста.

— Вот этот, с бородой? Разве не знаете?

— Нет.

— Это Шмидт. Полярник.

— А эти?

— Это его экспедиция. Разве вы не слышали о них?

— Кое-что слышал, — неуверенно сказал Коршунов. — Я был ранен и долго не читал газет.

Секретарь, с которым разговаривал бородатый профессор, отошел от него и громко сказал:

— Товарищи полярники и вы, товарищи, — он обернулся к артиллеристам и к Коршунову, — будьте любезны, на минуту соберитесь вокруг меня. Сюда, сюда, пожалуйста.

Он рассказал, куда нужно сесть, когда их впустят на заседание, и что нужно делать.

Он ушел и через минуту вернулся.

— Прошу, товарищи! Заходите потихоньку.

Он распахнул двери.

Посредине продолговатой, лишенной всяких украшений комнаты в форме буквы «т» стояли столы. По обеим сторонам длинного стола сидели члены президиума ЦИК. В центре короткого стола, прямо против двери, сидел Калинин. Сбоку стола стоял человек с ворохом бумаг в руках и быстро говорил, все время обращаясь к Калинину и называя его по имени и отчеству. Калинин внимательно слушал, приложив к уху согнутую раковиной руку. Речь шла о каком-то вопросе, связанном с Наркомфином. Калинин вдруг прервал говорившего и тихо сказал что-то, очевидно, смешное, потому что сидевшие поблизости от него засмеялись. Калинин весь повернулся. Глаза его сощурились хитро и весело. Он назвал какую-то фамилию, и сразу с другой стороны стола поднялся человек тоже с ворохом бумаги заговорил, также обращаясь к Калинину по имени и отчеству. Он, очевидно, возражал первому. Калинин слушал и быстро записывал что-то в большом блокноте, лежавшем перед ним на столе. Потом Калинин остановил говорившего и внес предложение по существу вопроса. Предложение было принято.