Сергей Снегов - В глухом углу

— Много, много понаделали, — невесело проговорил Игорь.

— А сколько еще делать! — воскликнул Вася.

— Работешки хватит, — подтвердил Миша, и Леша с ним согласился.

Известие о сокращении запланированного строительства в Рудном оказалось неожиданным не только для Васи, но и для руководителей стройки. Дмитрий не обманывал новоселов, когда завлекал их перспективой растущих, как грибы после дождя, рудников, цехов, электростанции, порта — таков был утвержденный план, на его осуществление выделяли деньги, разрешили набор рабочих. Даже начальство в Рудный подбирали из этого расчета — для большого дела, опытных и энергичных. И меньше всего они сами, руководители строительства, ожидали, что в центре вдруг перекрестят две трети годовой программы, и они, люди с размахом, внезапно очутятся не на бурной, привычной им воде, а чуть ли, как им сгоряча показалось, не на мели.

Но непредвиденное событие произошло, и его было не поправить. При известной проницательности его можно было и предугадать. Правительство решило ускорить строительство важнейших объектов — десятки новых заводов должны были вступить в строй на два-три года раньше первоначально намеченного срока. Туда, на эти ударные стройки, ринулись реки материалов, эшелоны машин, тысячи людей. И без того кипучая их жизнь забурлила еще сильней. Зато сразу оскудел поток, питавший некоторые, только еще начинавшиеся строительства, признанные второочередными — одни консервировались, другие переводились на малый ход. Среди этих второочередных, которым разрешили медленное движение, оказалось и строительство в Рудном.

В кабинете начальника стройки Курганова беседовали два человека — он сам и парторг строительства Усольцев. Курганов, не по росту толстый, суматошливый мужчина лет под шестьдесят, с такой копной седых волос, что она не умещалась ни в какую шапку — из-под краев неизменно выбивался венчик, как он называл их, «косм», — но с удивительно моложавым румяным лицом, ему, если не глядели на волосы, давали по лицу не выше тридцати пяти — мрачно развалился на диване. Усольцев неторопливо ходил по дорожке. Усольцеву было за сорок, но на вид он казался старше Курганова — старили глубокие морщины на широком, желтоватой кожи лице и привычка сутулиться. Он был невысок и широкоплеч, обычно такие люди ходят прямо, и странная его манера склонять плечи сразу бросалась в глаза.

Прошло уже минут десять, как они заперлись, сказав, что для важного разговора, и все это время один молча сидел, ероша жесткие космы, другой так же молча ходил.

— Угомонись! — проговорил, наконец, Курганов. — Размахался перед глазами, как маятник. Ну, чего ты молчишь, скажи на милость? Надо же обдумать — как теперь быть?

Усольцев усмехнулся и присел на стул. Молчание у них было выразительнее разговора. Они были знакомы больше двадцати лет и понимали друг друга без слов. Еще до войны Курганов, становившийся тогда известным строителем, выдвинул напористого умного паренька Степу Усольцева на руководящую работу. Выбор оказался удачным, пожилой — по мерке того времени — хозяйственник привязался к молодому помощнику и перетаскивал его за собой со стройки на стройку. Война разлучила их на четыре года, но ровно через два месяца после дня победы Усольцев явился к Курганову в военной форме с направлением на гражданскую работу. С того дня они уже не разлучались. Их объединяло не сотрудничество, а дружба — родство умов. Разные по характеру, они и по-разному воспринимали мир, но думали о нем одними мыслями и — каждый своим путем, споря и наступая друг на друга, — приходили неизменно к одинаковым выводам. Уже не раз они проводили вот так часы в запертом кабинете, молча размышляя над одним и тем же, ощущая молчание, как беседу, — когда оно прерывалось, оказывалось, что оно было не пусто, а наполнено, содержательно, как спор. И всегда бывало так, что один сидит, а другой — чаще это был порывистый Курганов — ходит по дорожке вдоль стола.

— Послал предписание в Москву и другие города, чтоб сворачивали набор? — спросил Усольцев.

Курганов тяжело зашевелился на диване.

, — Думаешь, без меня не свернут? Будь покоен, там о решении Госплана узнали раньше нашего. Телеграмму, конечно, дал.

Усольцев снова зашагал по дорожке. Курганов с досадой сказал:

— Нет, что меня бесит, так собственная глупость! Ведь еще в Москве подозревал, как обернется, — ни железной дороги к нам, ни шоссе, городов на сотни верст ни одного, каждый шаг — капиталовложения, без этого ни-ни!.. Если и сокращать ассигнования, то в первую очередь на таких объектах. Нет, соблазнила отдаленность, сложность работы. И тебя перетянул — покажи, старик, чего стоишь! А они нам легкую жизнь уготовили, объектов — раз-два и обчелся, план — нехотя перевыполнишь, зевай с утра за столом, а в пять — на охоту, все одно — больше нечем заняться… Такая злость, говорю тебе, такая злость!..

— А ты не злись, — посоветовал Усольцев. — Гневом делу не поможешь. Меня другое беспокоит.

— Догадаться нетрудно. Контингент?

— Контингент.

Курганов вздохнул и взлохматил волосы.

— Контингент — никуда! Ни одного настоящего рабочего, маменькины сынки и дочки. Ну, чего они поперли в тайгу, на комарье и морозы? Завоет пурга-матушка, половина из них лататы — и поминай как звали.

— Не это главное, Василий Ефимыч. Было бы, как планировалось поначалу, и контингент бы оказался хорошим.

— А вот это уже объяснись — что-то туманно…

— Ну, как — туманно? Люди — как мы с тобой: что нас огорчило, то и их огорчит. Главная трудность теперь — долго, долго до настоящего разворота работ… Размах строительства — сам по себе организатор масс, разве не так?

Курганов одобрительно кивнул. Да, конечно. Что-что, а размах поднимает душу. Уже одно название знаменитой стройки подтягивает, обязывает каждого — шагай, шагай, со всеми, не путайся в ногах. Сколько раз бывало — план напряжен до дьявола, одна угроза срыва за другой, то материалов не доставили, то механизмы вышли из строя, то морозы грянули не вовремя, то в сутках оказалось всего двадцать четыре часа, а до зарезу надо еще — вот тут и начинается! Аврал, плакаты, собрания, речи, статьи, радио, обязательства, встречные планы, невезения перекрываешь прорывом, ленивый вдруг превращается в трудягу, трус в храбреца, храбрец в героя — коллектив прет вперед, самая непреодолимая, самая вдохновенная сила на земле — охваченная трудовой страстью масса. Вот где школа для сосунков, начинающих самостоятельную жизнь, никакой специальной агитации не надо, обстановка сама агитирует, организует, подталкивает, учит переходить с шага на рысь, с рыси — в бег! И ничего этого теперь у нас не жди. Производственная программа — не бей лежачего, даже намека на прорыв или пустенькое недовыполнение. Трудно, трудно придется с такой легкой программой!