Сергей Снегов - В глухом углу

Лена, вмешавшись в спор, неожиданно взяла под защиту землекопов и каменщиков. Жизнь — штука многообразная, скучно, если всю ее пройти по случайно намеченному когда-то плану, надо все испытать — и физический труд, и умственную работу, пожить и в Москве, и на окраине, понежиться у теплого моря, и побродить в лесах.

— Пробудилась! — сказала Надя. — Как спалось, Лена? Ты же до сегодняшнего дня страдала на занятиях.

— Больше не буду.

— Посмотрим, посмотрим… Что ты поменяла интересную работу в Москве на таежные котлованы, мы знаем. Но чтоб сделала это из любви к комарам и лопате, рассказывай кому другому…

— Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать.

— И хорошо делаешь — мы недоверчивые…

Лена подосадовала, что откровенничала с подругами. То, что мучило ее, их не занимало, они были другие. Но Надя уловила совершившуюся в ней перемену — она как бы проснулась после многонедельного хаотического сна. Мир проносился до сих пор мимо нее темный и чужой, она ощущала его холод и жару, он изредка вторгался в уши комариным пением — она не видела его. А сейчас она распахнула на него глаза и изумилась — мир был прекрасен. Лена жадно всматривалась в небо, в реку, вслушивалась в волны и деревья. Лето погасало, на земле и в небе разгоралась осень. Осень курлыкала голосами журавлей, пылала яркой одеждой тайги и синими закатами, шествовала холодеющими рассветами. Лена и раньше любила осень, в воскресные дни она уезжала к тетке в Ивантеевку, чтоб побродить по лесу. Но там, в Подмосковье, осень была и мельче, и серей. Эта же, раскинувшаяся в тайге, пронзительна и многоцветна, Лена могла подобрать для нее лишь одно слово — величественная…

Временами, среди понемногу иссякавших дождей, прорывались окна сухой погоды, и Лена после работы собирала у ручья бруснику и грибы, но чаще прислонялась к пихте или лиственнице и ловила дыхание леса. У нее кружилась голова, сильнее билось сердце от могучего аромата тайги. Летом, при жаре, зеленый и спутанный лес только качался и шумел, он утомлял глаза однообразной темнотой — запахи его были смутны и слабы. Сейчас, умирая на зиму, он источал особый, хватающий за душу аромат. В этом сложном запахе смешивалось сладковатое благовоние багульника, горьковатый дух молодого березняка, пряный — гниющих листьев и желтеющей хвои, терпкий — смородины, еле слышная нагловатая вонь грибов, першащая в горле, и жесткие, смоляные, надо всем возносящиеся испарения древесины и корья. Лена закрывала глаза, шептала: «Хорошо, нет, хорошо!» В эти минуты от нее, вдруг измельчав, отдалялись горести прошлого, неустроенность теперешней жизни, только одно имело значение — дышать, дышать этими необыкновенными, выразительными, как крик, запахами! А когда Лена, одурев от опьяняющего воздуха, открывала глаза, она наслаждалась по-иному — лес шумел и раскачивался, шевелил ветвями, как лапами, надвигался красными березами, золотыми лиственницами, рыжими соснами, синими пихтами. Если же налетал сильный порыв ветра, все краски путались и мешались, красное вспыхивало в желтом, рыжее и багровое погасало в синеве.

— Хорошо! — повторяла Лена и, смеясь, протягивала руки пихтам и соснам, березам и лиственницам. — Славные вы ребята, деревья, очень, очень славные! А я и не знала, какие вы. Двадцать лет прожила — и не знала! А теперь знаю — уже навсегда!

Вначале она шептала эти слова, потом твердила громче, чтоб услышали и другие, скрытые в глубине деревья. Лена беседовала с лесом, он отвечал, она различала в его вечном то бормочущем, то ревущем шуме отдельные слова. Иногда она спохватывалась — нет ли кого поблизости из людей. Ей не хотелось прослыть еще придурковатой, вдобавок к тому, что все считали ее гордячкой. Она заглядывала за стволы, прислушивалась к шорохам. Но в тайгу редко кто забирался, новоселы отлеживались в бараке или развлекались в клубе.

Чударыч пришел к Усольцеву с просьбой отпустить его в Москву.

— В Москву? — переспросил парторг. — Выходит, вам не понравилось у нас? А я-то думал, вы первый тут приживетесь. Старый чалдон, вроде меня, тайга — дом родной…

— Чалдон, чалдон! Коренной таежный житель. Да ведь я в столицу на время — в командировку.

Усольцев удивился.

— Но мы не собираемся посылать вас в командировку. По вашей части у нас нет дел в Москве.

— По-моему — есть и большие… Плохо у нас с библиотекой…

Усольцев попросил объяснений. Чударыч вдруг рассердился. Черт их знает, кто комплектовал библиотеку, только это люди без знаний, вкуса и совести — покупали книги по принципу: «Стояла бы на полке, а будут ли ее читать — дело читателя, а не наше». Журналов не подписали ни одного, романов и повестей — сотня, а брошюр, вроде «Уход за свеклой» и «Возделывание сои» — штук двести. Посевы свеклы и сои на таежной стройке — даже куры засмеют! Нужно срочно поправлять испорченное — раздобыть художественной литературы, подписаться на интересные журналы. Зима идет, темная северная зима — книга больше, чем все другое, способна озарить ее.

— Деньги у нас имеются, есть на что купить литературу, — сказал парторг. — И командировку можем предоставить. Но кто заменит вас в библиотеке на это время?

— Кого-нибудь подберем, Степан Кондратьич. Я недели на три. Правда, в Красноярске придется задержаться на несколько деньков.

— А в Красноярске зачем?

Чударыч сконфузился, словно задумал что-то нехорошее.

— Да видите ли… На старой моей квартире кое-что и у меня осталось от книг — тысячи три томов… В основном — беллетристика, классики, ну, и наши советские авторы. Хочу подарить стройке, юным читателям.

Усольцев обрадованно пожал руку Чударычу.

— Такой подарок много нам поможет. Но, скажите, не жалко будет?

— Одно жалко — пылятся книги в пустой квартире, вроде мебели, а книга не мебель, дело. Здесь она нужнее, чем там. И мне без них скучно — с друзьями расстался. У меня ведь так — где мои книги, там и мой дом. Хочу почувствовать себя по-домашнему.

Библиотека в три тысячи томов, собранная за много лет, должна была содержать редкие и ценные издания, таких книг в магазинах не достать. Усольцев с радостью думал, насколько облегчит хорошая книга культурно-просветительную работу.

— Дадим предписание доставить ваши книги самолетом, — пообещал он. — И что в Москве закупите, тоже самолетами отправим. В таком деле мелочная экономия вредна.

Чударыч стал готовиться к отъезду. Библиотеке отвели под книгохранилище и читальный зал две комнатушки в одном из бараков — для той тысячи томов, что имелась в наличии, этого хватало. Чударыч осматривал помещение и прикидывал, сколько еще запросить площади. С тем, что он вышлет из Красноярска и привезет из Москвы, будет тысяч пять — одной комнатой для книгохранилища не обойтись, две тоже выйдет не густо. «Потребую половину барака, — решил он. — Пусть потеснее расставят кровати в общежитиях, ради книг можно и поужаться».