Сергей Снегов - В глухом углу

— А когда мы начнем ящики и тюки распаковывать? Ужасно хочется подержать каждую книжечку в руках.

— Ну, это нескоро! — решительно сказал Чударыч. — Пока не добьюсь нового помещения и не оборудую его по своей идее, даже не притронусь к ящикам.

Лена поинтересовалась, какую идею он собирается вложить в оборудование библиотеки. Чударыч, оказывается, уже давно задумывался, как соединить теснее читателя и книгу. Это ведь приятели, книга и ее читатель, им нельзя быть в разных помещениях, они хотят посидеть рядышком, прижаться друг к дружке плечами. Что наши современные библиотеки? Склады товаров, подвалы наваленных на стеллаже богатств. Их соединяет с читателем лишь каталог, равнодушный бюрократический список названий, ни души в нем, ни вида. А читальный зал? Сарай со скамьями для посетителей, даже вокзалы оборудуются теплее и человечней. Нет, его библиотека будет не помещением, а встречей, не местом выдачи книг, а беседой книги с ее другом. Вдоль обширного зала — открытые стеллажи, на них книги в определенном порядке, специальные надписи показывают, что и о чем в каждой секции. Тут же столики и кресла, никаких этих длинных, унылых, как гробы, столов на все помещение. А на столиках лампы, полочки — можешь разваливаться и прихлебывать чай или закусывать бутербродом. А не нравится сидеть, ходи вдоль стены, бери любую книгу, перелистывай, просто подержи в руках и клади, если не нравится, а понравилась, садись в любое кресло и углубляйся, пока не надоест. Не выдача книг, а общение с книгой — вот его идея о библиотеке.

— Неужели и чай разрешите пить в зале? — усомнилась Лена.

— Конечно! Что плохого в чае? Обязательно договорюсь со столовой, чтоб в коридоре кипел титан и была заварка. Вот увидите, Леночка, к нам в библиотеку пойдут, как в гости к приятелям, — провести время в полное удовольствие.

— В гостях шумят и разговаривают.

— Ну и что? И я разрешаю шуметь и разговаривать, если речь пойдет о книге, которая всех затронет. Не вижу в этом ничего плохого. Библиотека, я так считаю, не храм науки и литературы, а завод знаний и искусства. На заводе без шума не бывает.

— Я буду вам помогать, Иннокентий Парфеныч, — пообещала Лена.

Старик поблагодарил. Он с радостью примет ее помощь, но скоро она не понадобится. Сейчас надо разыскивать новое помещение, белить, красить, строгать, пилить, рубить, изготавливать и расставлять мебель. Плотники, штукатуры, столяры — вот кто нужен ему в первую голову.

— Штукатурить и мы можем, — сказала Лена. — И побелим сами.

Зима была такой же, как миллионы раз раньше, а казалась неожиданной. Никто не ожидал, что тучи опустятся так низко — словно ватные одеяла тащились по лиственницам. Иногда сквозь дыры в одеялах вываливалась вата, земля цепенела под грузом снега. В другие дни налетал ветер, кругом шипело, грохотало и гремело, снег набивался в рукавицы, за шиворот, в валенки. Лара замерзла, по ней можно было ходить, но никто не ходил, реку покрывали метровые наносы. А потом стали раскручиваться холода, каждый день термометр падал на градус-два. К концу ноября ртуть укатилась за сорок и окаменела, на стене конторы вывесили спиртовый термометр, этому холода не были страшны. День стал тусклым, как сумерки, на работу и домой шли при электричестве. В полдень на часок выключали освещение, можно было оглядеться. Кругом, по крутым берегам, уступами поднималась тайга — темнохвойная и густая внизу, разреженная, серая, потерявшая хвою — вверх.

Только теперь было ясно, как неодинаковы работы. Тем, кто попал на проходку штольни, завидовали — их не мучили ни морозы, ни снег, ни ветер. Зато строители домов хлебнули горя. Светлане каждый вечер представлялось, что она дошла до предела: хуже быть не может. Но проходила ночь, и новый день был хуже.

Все навалилось сразу — морозы, пурга, темнота, нормы, неясно было, что труднее. Дома на площадке росли, но еще ни один не вывели под крышу, а без этого не было защиты от снега и ветра. С зарплатой стало немного лучше, бригада добралась до восьмидесяти процентов. Трое — Семен, Надя и сам Вася — шли выше ста, они были уже по ту сторону нормы. Игорь отставал, даже больше прежнего, разрыв между ним и другими увеличивался. Все теперь видели, что он попросту слаб.

Светлане тоже не хватало сил. Ей было трудно и от работы, и от одиночества. Она с тоской думала каждый вечер, что надо помириться с Валей. Но Валя держалась, как незнакомая, а просить извинения Светлана не могла. Она часто вспоминала совет Виталия — написать родным. Брошенная им мысль зрела, уже не казалась такой невозможной. Лучше отцовская проборка, чем смерть от невыносимой работы. Светлана надумала в последний раз — уже окончательно — посоветоваться с Виталием. Вместо этого она заговорила с Лешей. Они работали вместе и разговаривали о бедах своей нынешней жизни. Вернее, говорила Светлана, а Леша соглашался и поддакивал — она сердилась, когда ей возражали.

На этот раз он не поверил, что она серьезно.

— Брось заливать, Света! — сказал он снисходительно. — Я не такой наивный.

Светлана окрысилась:

— Что это значит — брось? Завтра пишу письмо и в конце месяца уеду!

Леша разволновался.

— Света, не нужно. Ну, прошу!

— Может, объяснишь по-человечески — почему не нужно?

Он хмуро огляделся по сторонам.

— Неудобно здесь, Света.

Они разговаривали на стене, укладывая кирпичи. Дул ветер, кругом было много глаз и ушей.

— Вечером поговорим в прихожей, — решила Светлана.

Прихожая барака, узенькое пространство перед сушилкой одежды, служила местом встреч, требовавших некоторого уединения. Светлана вышла, когда подруги улеглись. Леша уже ждал. Она сухо сказала:

— Слушаю.

Леша забормотал, что никак от нее подобного поступка не ожидал. Светлана особенно раздражалась, когда при ней мекали. Леша упомянул слово «дезертир», она оборвала его:

— Я не позволю так о себе! Больше нам говорить не о чем, слышишь?

Она не ушла. Леша стоял, прижавшись плечом к стене. Светлана с гневом ждала, что он еще скажет. Леша сказал:

— Ладно, могу не говорить… С тобой, как с человеком, нельзя. А что без тебя мне будет тяжело, тебе все равно!

— Это что же — объяснение в любви? — спросила она враждебно.

— А хоть и объяснение. Или объясняться тоже нельзя?

— Смотря, как объясняются…

— Как умею… Особых слов не подбираю.

— И напрасно! Я люблю только особые слова. И со мной надо по-особому, ясно?

Он ответил, падая духом:

— Ясно, конечно. Все как на ладони.

Светлана опять заговорила первая. Она воображала, что он способен на настоящее чувство, а он дальше болтовни не пойдет.