Анатолий Клещенко - Камень преткновения

— Знаете, — сказал он, впервые с симпатией разглядывая Фиксатого, — я даже не знаю толком, как вас зовут. Понимаете, я имею в виду не кличку…

Босяк усмехнулся было, но вдруг на скуластое лицо его набежала тень. Он отвернулся, сплюнул прямо в костер.

— А я, батя, и сам уже позабыл. Мать меня Санькой звала, пахана своего не помню. А паспорта у меня всегда липовые были.

— Значит, Александр? Саша, иначе говоря? Так…

Петру Сергеевичу стало почему-то грустно, он боялся поднять глаза на спутника. Да и Фиксатый по-прежнему смотрел в сторону, задумчиво растирая в грубых ладонях упругие листики брусничника.

— Да, Саша… — уронил наконец он и сразу же переменил тон, заорал почти: — Ладно, исповедовать меня в угрозыске будут. Давай шевели копытами!

— Я сейчас, одну минуточку. Только переобуюсь! — Петр Сергеевич стянул с ног ватные чуни, заправленные в шахтерские галоши-«лодочки», и, закусив губу, размотал сбитую в ком портянку. По грязной и тощей голени струйками побежала кровь из потревоженных струпьев.

Фиксатый удивленно засвистел.

— Н-да… На таких колесах далеко не уедешь, — покачал он головой и вдруг бешено накинулся на геолога: — Ты чем думал, гадючий потрох? Не знаешь, что нельзя расчесывать, если мошка жучит? На самолете дальше поедешь?

Петр Сергеевич подавленно молчал.

— Взял фрайера на свою голову, — успокаиваясь, зло искривил золотозубый рот Фиксатый. — Что будем делать теперь? А? Думаешь, я тебя на спине поволоку?

— Да вы не волнуйтесь, Саша…

Прищурясь, стиснув тяжелые кулаки, Фиксатый наклонился над Петром Сергеевичем. Угол искривленного рта его нервно подергивался.

— Ты меня Сашей не покупай, с-сука! Понял? Может, и я ноги скоро не потащу…

— Право же, сам я пойду! Шел же я до сих пор? Что вы?

Вытряхнув на ладонь последние крошки махорки, перемешанные с пылью и мусором, Фиксатый свертывал папироску. Пальцы его вздрагивали, но говорил он уже без истерики:

— Много ты понимаешь, олень! Это начало только. Видел я, что из расчесов получается. Нам с тобой не от лекпома до барака топать, учти!..

Но Петр Сергеевич мужественно обмотал ноги портянками, натянул, морщась от боли, чуни. Вставая, пообещал:

— Как-нибудь дойду…

И он шел, заставляя себя привыкать к боли обнаженных ран, трущихся о задубелые портянки. Он шел и не жаловался, потому что и в этой боли виноваты были «они». Он не мог жаловаться на «них», мог только ненавидеть. И ненависть заглушала боль.

— А ты, видать, мужичок с душком! — одобрительно буркнул вечером Фиксатый. — Духу хватает у тебя, говорю! Я дров приготовлю, а ты иди к речке, ноги обмой да портянки выстирай, у костра им сохнуть недолго. Подорожником бы тебе обложить расчесы, — говорил он после, наблюдая за ухищрениями Петра Сергеевича: геолог старался половчее навернуть вымытую портянку. — Не найти подорожника в тайге, он по торным дорогам растет. А характер у тебя крепкий! Ну, давай глухарятину жрать, да я петли ставить пойду…

Когда он вернулся, оба посидели еще у огня, время от времени перебрасываясь фразами, точно нащупывали дорогу друг к другу: Фиксатый — покровительственно, свысока, а Петр Сергеевич — забыв о гордыне.

Геолог не испытал чувства тревоги, не увидав утром Фиксатого на примятой хвойной подстилке. Боязливо переставляя ноги, спустился к речке. Обмыв гноящиеся расчесы, набрал в котелок воды и навесил его над огнем. Но босяк явился ни с чем, варить было нечего. Петр Сергеевич выплеснул воду в зашипевшее от обиды пламя.

Заглянув в кисет, хотя и знал заведомо о его пустоте, Фиксатый угадал плевком в ствол молодой лиственницы: демонстрировал пренебрежение к голоду, к трудностям предстоящей дороги через бурелом, ко всему на свете.

— Денек на орехах да грибах проживем, — решил он за обоих. — Вечером опять петли поставлю. Может, до хорошего места дойдем, в пихтовой тайге глухарь не ведется.

Петр Сергеевич медлил, страшась обуваться.

— Давай трогать, пахан!

Тяжело вздохнув, геолог потянулся за портянками. Даже легкое прикосновение грубой ткани к кровоточащим ранам вызывало боль. Фиксатый перехватил просящий, жалобный взгляд напарника.

— Ничего не сделаешь, надо идти.

— Кажется, я не могу идти, — еле слышно сказал Петр Сергеевич и уронил голову. — Не могу, Саша… Идите один, я объясню вам, как надо идти…

Он смотрел в умирающий костер, ни о чем не думая, ничего не жалея. Что же, ему нечего было жалеть. Даже пепла не осталось ему от сгоревшей зря жизни…

Фиксатый растерялся. Пожалуй, он даже испугался, Фиксатый. И он заговорил, впервые пытаясь подыскивать простые, общепонятные слова, но не всегда находя их:

— Да ты не чуди, брось! Нельзя тебе оставаться! Хана тебе здесь будет.

И ободрил по-своему:

— Дави понт, батя, вроде, мол, и не больно тебе! Все дело в характере. Вот увидишь, из тебя еще правильный босяк получится…

Петр Сергеевич вздрогнул, гневно повернулся к Фиксатому:

— И получится, можете не смеяться! Из меня теперь… все получится! Все! Че-орт! — Он застонал, но встал на ноги. Встал, упиваясь ненавистью и обидой, клокочущими в душе. Выбили из жизни, смешали с навозом? Тем лучше! Да, станет босяком, вором, убийцей! Он рассчитается этим за свое бессилие, за голод и ноги, изъеденные мошкой. За все!

Прихрамывая, Петр Сергеевич заковылял вперед.

Путь заступила глубокая разложина с говорливым ручьем внизу. Спуск к ручью был очень крут, обрубленный оползнем: косогор осел, подмытый вешней водой. Не задумываясь, словно не видел его, Петр Сергеевич шагнул в провал и покатился по крутизне, увлекая за собой красноватые каменья и комья глины: никакие препятствия не остановят его, нет!

Когда в разложину спустился Фиксатый, геолог стоял у подошвы оползшего косогора и, задрав голову, рассматривал обнажение.

— Постойте… Подождите…

В последнем слове прозвенела сталь приказания. Фиксатый усмехнулся и присел на камень. Перед глазами оказалось все то же обнажение, он без интереса скользнул по нему взглядом.

Глина как глина. Камни самые обыкновенные, только что цветом красноватые. Золота, говорят, в таких местах не найдешь: должен быть песок или камень белый, вроде сахара, с блеском. Как же он называется, такой камень? Да ну его к черту, и золото даже! С ним, рассказывают, возни много, рогами упираться нужно… Чего это задурил старик?

Поднимая время от времени осколок красноватого камня, чтобы выбросить через мгновение и поднять новый, бормоча что-то в не отмытую от кедровой смолы бороду, Петр Сергеевич уходил вверх по ручью. Уходил медленно, то и дело закидывая голову к верхнему обрезу оползня и поэтому спотыкаясь.

— Батя, идти надо! — позвал Фиксатый.

Но геолог не услышал.