Сергей Снегов - Ветер с океана

Толпа приехавших и встречающих валила в туннель. По опустевшему перрону прохаживался милиционер, носильщиков не было. Прокофий Семенович со вздохом взял чемодан потяжелее. Миша отнял чемодан и вручил отцу баул. Алексей спустился в туннель. В туннеле было темно и сыро, сквозь трещины в стенах просачивалась вода. Муханов спросил, неужели и здесь шли сражения — повреждения словно бы от взрывов. Алексей ответил, что бои в городе шли в воздухе и на земле, в подвалах и на крышах.

На вокзальной площади повторилось, только в обратном порядке, впечатление, испытанное, когда поезд остановился у перрона. Сперва Мухановы попали в людской водоворот — и снова ничего не видели, кроме радостных лиц и негромко рычащих машин. Высокий мужчина зычно кричал в мегафон: «Кто по переселению, прошу в наши автобусы!» Один за другим два автобуса наполнились и отъехали. В другой стороне взывала женщина: «Товарищи с курортными путевками, сюда, сюда, в машину санатория!» — к ней тоже шли. Через несколько минут площадь стала пустеть.

И тогда Мухановы увидели, что вокруг изуродованного вокзала громоздятся руины домов. И противоречие между радостной толпой, сновавшей по площади, и грядой мертвых зданий, окаймлявших площадь, было так кричаще, что Прокофий Семенович опустил, пораженный, наземь баул. Последние машины отъехали, уже никого не оставалось перед вокзалом, а Муханов все осматривался.

Потом он сказал с упреком:

— А писал — хороший город! Где город, Алеша? Кладбище зданий…

Алексей пожал плечами.

— Этот район еще не восстанавливали. Там, где я живу, лучше.

— А трамваи у вас ходят?

— Ходят вообще-то…

— Что значит — вообще ходят? А конкретно?

— Час назад движение трамваев через главный мост прекращено. Воинская часть ведет неподалеку какие-то раскопки. Автомашинам предписано идти в обход по дальним мостам.

— Ты сказал — сядем в автобус здесь на площади.

— Я не ее имел в виду. У нас имеется другая, главная — площадь Победы. Все ее зовут просто площадь. Там центральная автобусная станция.

— Значит, пешком до нее? Если в километрах, то сколько? Пять, шесть?

— Ну, зачем же? Километра два.

Мухановы шли по узкой улице. Когда-то ее образовывали многоэтажные дома. Сейчас это был туннель между их остовами и грудами битого кирпича. Брусчатая мостовая, чистенькая, прочеркнутая двумя трамвайными узкоколейками, опускалась вниз. Шальная зелень покрывала нагромождения щебня и бетона, на стенах, лишенных крыш, покачивались молодые березки. Ветер шумел в развалинах. Прокофий Семенович сказал, что город разрушен, но не грязен — идеально подметенные руины!

Алексей объяснил, что дожди смыли пыль, а что осталось, то защищено от размыва разросшейся травой. Сейчас они идут по бывшему центру, здесь не было ни деревьев, ни садов — склады, храмы, доходные дома. Зато и разрушения здесь огромные: английские самолеты дважды превращали этот район в сплошное пожарище.

— Больших боев в центре было немного, — закончил Алексей. — По этой улице я после захвата вокзала проскочил на бронетранспортере без выстрела до набережной. А у реки сражение шло трудное…

— Сколько камней наломали! — Отец вздохнул.

Алексей рассеянно оглянулся по сторонам — и видел, и не видел руины. Расспросы отца возродили воспоминания о том, как он впервые вышел на эту улицу. Он сказал, что проскочил ее без выстрелов, и верно — выстрелов не было. Зато было пламя, перекрывшее улицу. Пламя рвалось из окон, мощные языки выбрасывало как под давлением. Бронетранспортер остановился, Алексей всматривался в огненную завесу. Надо ехать дальшей, а что там? Широк ли очаг пожара? Удастся ли проскочить?

— Рискнем на один глаз, товарищ майор? — предложил водитель. Водителя, отчаянного паренька, ничто не страшило. И сквозь завесу огня он тогда проскочил, и еще из десятка опасных положений выкарабкался в этот день, а на другой, в дымное апрельское утро, погиб от шальной пули — за час до полного прекращения огня.

— Давай! — сказал Алексей, и бронетранспортер ринулся в пламя.

Оно оказалось нешироким, всего два дома соединил пламенный мост, вот эти два дома — две горки наваленных кирпичей…

А за ними снова была пустынная улица, брошенные жителями дома, склады, склады, склады…

Развалины улицы вплотную подступали к реке. Вдоль нее в прошлом тоже тянулась улица, сейчас лишь груды бетона и кирпичных блоков заваливали набережную. Из руин вздымались стены кирх: церковные постройки были прочнее жилых. Только у моста через реку поднималось неразрушенное затейливое здание с колоннами и лепными украшениями. Издали оно казалось совсем целым, но когда Мухановы подошли поближе стало видно, что внутри оно выгорело.

— Прежде здесь помещалась биржа.

Прокофий Семенович прошел через мост и остановился. Со стрелки острова, где сливались два рукава реки, открывался фантастический вид. На западе мертвое переплеталось с живым, среди развалин вставали восстановленные дома, дымили заводские трубы, виднелись мачты судов, а берега реки соединял исполинский портальный кран. И оттуда, несмотря на ранний час, доносились свистки паровозов, гудки пароходов, сопение паровых машин.

На север и на восток простирались нагромождения развалин. Черным силуэтом на фоне посветлевшего неба вздымались руины собора. На невысоком холме поднимал черные стены древний замок — массивный камень надменно нависал над обвалами домов, башни с бойницами высились по углам, за оградой устремлялась вверх колокольня, четырехугольная призма с конической головой.

Мухановы свернули налево. Мостовая, единственное, что осталось от улицы, прихотливо вилась в нагромождениях кирпича, повторяя обводы замкового холма. Алексей показал рукой вперед.

— Вот и площадь Победы, отец.

Площадь была странная: обширное пространство, окруженное руинами зданий, массивных, многоэтажных, вылупивших пустые глазницы окон и распахнувших, как рты, провалы парадных входов: только два дома, восстановленные или непострадавшие, высились живыми четырехэтажными фасадами.

А то, что происходило на площади, опять, как и на вокзале, поражало все тем же противоречием кипящей жизни и мертвечины руин. Час был ранний, солнце только всходило, а на площадь въезжали с разных сторон автобусы, из машин вылезали колхозники с корзинами, женщины с сумками и кошелками, мужчины с портфелями, моряки в форме. Машины, предупреждающе гудя, поворачивали и уходили, быстро пропадая в извилинах почти десятка улиц, сходившихся к площади.

— Недалеко центральный рынок, — пояснил Алексей. — Здесь жизнь начинается рано.

Прокофий Семенович в автобусе занял место у окна, рядом поместился Миша, позади — Алексей. Автобус мчался по неровной — где широкой, а где резко сужающейся — улице, она, видимо, была главной — на перекрестках светили вывесками магазины, — потом свернул на широкий проспект, снова углубился в кривульки старых улиц. Сердце Прокофия Семеновича отходило: с каждым новым кварталом город преображался, разрушений становилось меньше, появлялась зелень, кустики сменялись деревьями, деревья мощными стволами выстраивались вдоль тротуаров, темными кронами перекрывали мостовые.